М. Горденев “Морские обычаи, традиции …”

“Морские обычаи, традиции и торжественные церемонии русского императорского флота”

Несвоевременная книга

Такой подзаголовок дал бы я этой книге.

В самом деле, кому, казалось бы, сегодня интересны обычаи и традиции, тем более торжественные церемонии Русского Императорского флота? Флота, которого уже давным-давно нет. После него успел кануть в вечность Советский морской флот, а от Российского флота осталась лишь президентская программа возрождения, десятилетний юбилей которой мы вскоре будем отмечать. О, это будет уникальный юбилей, ибо под эту программу не было выделено ни копейки бюджетных средств. А тем временем исчезли с морской карты СССР его крупнейшие судоходные компании – Балтийское, Камчатское, Черноморское пароходства; на ладан дышат Сахалинское, Северное, из последних сил борются за выживание Дальневосточное, Мурманское. И лишь Приморское пароходство, укрывшись под чужим флагом от крепких налоговых объятий государства, пытается набирать обороты. И, кажется, небезуспешно. А как выживают военные моряки, отправившие на металлолом самые современные авианосцы “Новороссийск” и “Минск”, лучше не спрашивать их, дабы не нарваться на единственное, что уцелело от этого флота – настоящий морской фольклор, весьма выразительный, но не всегда печатный.

Вот по этой причине книга несвоевременна.

И все же мы рискнули опубликовать ее. И дело не только в том, что мы неисправимые оптимисты и, несмотря ни на что, верим в возрождение Российского флота. (“Странные вы люди, – говорят иностранцы о нас. – Вы можете обсуждать самые плохие новости, но разговор неизменно заканчиваете фразой “Ну, хорошо”, хотя на самом деле все очень скверно”. Может, это и есть наше знаменитое чувство национального оптимизма?) Дело в том, что основания для такой веры у нас есть.

Первое – это человеческий потенциал, высокообразованные кадры. Наши моряки никуда не делись, вместе со своим флотом они переживают трудные времена, безработицу, но это как раз те трудности, которых, может быть, и не хватало им, чтобы испытать настоящую конкуренцию на рынке труда, понять, чего же они стоят на самом деле. И первые, кто это понял, – морские учебные заведения. Они приступили к подготовке именно таких, конкурентоспособных моряков, востребованных не только на нашем флоте.

Второе – это наша история, наши корни. Они у нас не так глубоки, как у испанцев, португальцев или англичан, но в современной истории Великой Морской Державой, наряду с другими, была и Россия. И у той морской великодержавности были свои резоны, забывать о которых нам негоже. И ничего нет в том зазорного, что многие традиции и обычаи пришли к нам от тех же англичан, но это потому, что они давно уже приобрели интернациональный характер. Хуже другое: мы никогда не берегли свои обычаи и традиции. Поменялась власть – и побоку все традиции и обычаи, которые прижились при старой власти. А если история не устраивает, то и ее переписываем. Только дерево со слабой корневой системой не может быть сильным. И дом без прочного фундамента недолго простоит. Именно поэтому нам следует вновь и вновь обращаться к своим истокам, именно поэтому сегодня востребованы такие книги, которые помогают нам осмыслить простые и очевидные, но труднее всего поддающиеся осмыслению истины, как те, о которых пишет в своей книге М. Горденев.

Да, Россия была морской державой, как это ни печально сознавать. Но в каком-то смысле она таковой и остается. Хотя бы в нашем подсознании, хотя бы в нашей исторической памяти. Поэтому морские обычаи и традиции – это не просто наша история, это и есть тот самый якорь, который поможет нашему флоту удержаться в это смутное время на плаву. И если мы до сих пор этого не уяснили, то книга действительно несвоевременна.

Только почему-то очень хочется верить, что это не так.

 

Петр Осичанский

 

 

Братьям-морякам посвящается:

предисловие составителя

 

Все началось со скромного томика, который случайно попался мне на глаза в библиотеке им. Гамильтона Гавайского университета. Меня сразу же заинтересовало название – “Морские обычаи, традиции и торжественные церемонии Русского Императорского флота”. Эта книжка увидела свет в Сан-Франциско в 1937 году. Автор М.Ю. Горденев посвятил ее “Братьям-морякам Кают-компании морских офицеров в Сан-Франциско, морской зарубежной семье и примыкающей к ним молодежи”. Немало побродившему по морям, мне известна цена меткому слову, а в книге этой оказалось много интересных и поучительных историй. Несмотря на богатство отечественной литературной маринистики, книг о морских традициях и обычаях написано не так уж много, тогда как на любом каботажнике или белоснежном пассажирском лайнере вам могут немало поведать о них. Конечно, время многое изменило в нашем отношении к тем или иным традициям. Некоторые из них кажутся нам явно устаревшими, но, тем не менее, без знания их невозможно судить об истории флота, о том, что имело истоки в глубокой старине.

 

Творчество эмигрантов, вынужденных покинуть Россию после 1922 года, продолжает волновать отечественных историков. Они посвящают писателям русского зарубежья целые исследования, уже выпущены первые энциклопедии. К сожалению, менее всего повезло авторам зарубежной маринистики, хотя немало бывших морских офицеров продолжили за рубежом традиции К.М. Станюковича и оставили нам прекрасные образцы такой литературы. В Нью-Йорке они выпускали “Морские записки”. В Праге выходил “Морской журнал”, на страницах которого многие авторы опробовали свое перо. Редактор “Морского журнала” М.С. Стахевич старался регистрировать все книги, написанные о море. Он же стал инициатором создания своеобразной серии, названной “Русская морская зарубежная библиотека” (РМЗБ). Под номером 40 в ней вышла и книга М.Ю. Горденева. В РМЗБ не было редакционной коллегии. Моряки, заброшенные эмигрантским лихолетьем в разные страны, издавали там свои произведения – чаще всего на собственные средства. Они только сообщали в Прагу о предстоящем выходе своей книги и запрашивали у Стахевича номер, который могли бы поставить на титульном листе. Все книги РМЗБ давно стали библиографической редкостью. Насколько мне известно, только Гавайский университет предпринял попытку собрать всю коллекцию. Несколько произведений из этой серии составили сборник зарубежной маринистики, который совсем недавно вышел в свет в серии “Капитаны”, благодаря Дальневосточной ассоциации морских капитанов и Обществу изучения Амурского края.

 

Вернемся же к М.Ю. Горденеву. Как оказалось, эта была вторая фамилия Милия Юльевича Гюбнера. Он родился 13 мая 1884 года в Севастополе. Не пожелав заниматься медициной, что успешно делал его отец, статский советник, имевший докторскую степень, юноша предпочел ей морскую карьеру. В сентябре 1899 года М. Гюб­нер становится воспитанником Морского кадетского корпуса. Годы учебы прошли быстро, и в феврале 1905 года М. Гюбнер в звании мичмана зачисляется в 20-й Флотский экипаж. Первые месяцы его службы совпали с бесславным началом русско-японской войны. “В то время, – вспоминал Гюбнер-Горденев, – казалось, вся Россия ополчилась против флота: его критиковали все, кто имел, и кто не имел на то права. Мы жили маленькой дружной семьей и, благодаря этому, остались на службе, хотя тенденция покинуть флот, искать работы на стороне, уйти от “позора” доминировала и среди нас. Нам, начинающим еще жизнь, молодым, полным сил и энергии, все казалось возможным, несмотря на то, что жизни мы совершенно не знали и не понимали, сколько пришлось бы нам перенести, пробиваясь к месту под солнцем”.

Свой непростой путь к вершинам морского искусства М.Ю. Гюб­нер начал в июле 1906 года, когда приехал во Владивосток и получил назначение вахтенным начальником на транспорт “Монгугай”. Здесь закалился его характер, и он познал всю радость приобщения к морской семье. В основе взаимоотношений лежали давние традиции, основанные еще первыми мореплавателями на парусных фрегатах. От поколения к поколению передавались не только особенности плавания в дальневосточных морях, но и те нормы поведения, которые выработали особый тип – моряка-дальневосточника. С первых же дней службы Гюбнер прислушивался к советам бывалых моряков. “Командовал “Монгугаем”, – писал он позднее, – капитан 2 ранга А.А. Рюмин, человек исключительно хороший и сердечный, который пользовался славой лучшего командира по всему побережью. Отличный моряк во всех отношениях, находчивый и решительный, он имел и некоторые недостатки и слабости, которые ему начальством прощались. Служить под его командой в море было одним удовольствием, и опыт, которым он охотно делился, был просто неисчерпаем”.

Позднее М. Гюбнер посвятит сообществу кают-компании немало теплых и искренних строк, ведь именно здесь он по-настоящему понял различие между Балтикой и Тихим океаном. “Кают-компания и старший офицер, – вспоминал М.Ю. Гюбнер, – были людьми удивительно милыми, и я быстро почувствовал себя как дома. Назначение ротным командиром приблизило меня к матросам, и я скоро знал подноготную каждого. Команда в большинстве своем была набрана из сыновей пионеров-сибиряков и отличалась своей консервативностью и здоровьем, трезвым взглядом на службу и жизнь. Перед самым выходом в море на корабль прибыл заведующий маяками и лоцией Тихого океана подполковник корпуса флотских штурманов Алексей Афанасьевич Ковшиков. Это был сибиряк-старожил, убежденный защитник Сибирской флотилии. Большой остряк и весельчак, он любил нас, молодых, наставлял на путь истины, и все это делалось в такой милой и шутливой форме, что обижаться было положительно невозможно.

– Вы там, в России, – говорил он, – думаете, что мы здесь в сапог сморкаемся, пьянствуем и ничего не делаем. Вот послужишь сам и увидишь, как приходится здесь работать. Страна еще девственная, опись берегов, особенно дальше к северу, не закончена’ приходится плавать “по нюху”. Благодари Бога, что попал в руки такого моряка, как Рюха (так всегда по-приятельски он называл нашего командира), слушайся его и учись у него; никакая школа не даст тебе того, что даст он на практике”.

К сожалению, пока не найден личный архив М.Ю. Гюбнера-Горденева, который, вероятно, хранит немало интересных зарисовок-воспоминаний мариниста. Но даже из его небольших публикаций можно судить, насколько насыщенной была служба моряка на Дальнем Востоке. “Много интересного и поучительного почерпнул я из последовавшей беседы этих двух прекрасных офицеров, старожилов и хранителей традиций Сибирской флотилии. Впервые узнал я о неофициальном, так сказать, разделении офицеров. Своим образным языком, полным юмора, Ковшиков говорил:

– Мы делим офицеров на “подвоз” и “навоз”. К первым принадлежат все те, которые едут сюда по собственному желанию, с намерением получить хороший морской опыт; вторые, или “навоз”, это те, которых сюда ссылают за всякие прегрешения. Их ссылают так много, что они подавляют нас численностью, и все плохое, происходящее здесь, обыкновенно не обходится без их участия.

Разговор незаметно перешел на личные воспоминания, и сколько интересного о крае, о жителях и об их жизни узнал я из этой беседы. Какой горячей любовью горели сердца этих людей к России и флоту! Сколько патриотизма и любви к своему Государю!     В этот вечер коренное офицерство Сибирской флотилии предстало перед моими глазами в совершенно ином виде, и я благословлял судьбу, толкнувшую меня к переводу сюда.

Во Владивостоке нашла себе полное применение сибирская поговорка, что “сто рублей – не деньги, сто верст – не расстояние”. Жизнь кипела, и было достаточно всякого рода соблазна, и людям со слабой волей было нелегко. Жили мы, моряки, одной морской семьей. Корабль, служба, кают-компания с одной стороны, семья, приятели. Морское собрание – с другой. Жили дружно и хорошо. Вот в кратких чертах, чем были Сибирская флотилия и Владивосток, какими их знал я. Были у нас и скандалы, но в этих скандалах почти не участвовало коренное морское офицерство; моряки-сибиряки были консервативнее и трудолюбивее многих других.

Сибирская флотилия была истинной морской школой для всех, кто хотел плавать, а не сидеть на берегу. Из пяти с половиной лет моего пребывания на Дальнем Востоке мне удалось провести на берегу не более года; все остальное время прошло в северных и заграничных плаваниях, в кают-компаниях, под начальством опытных командиров, умевших выработать из молодежи хороших и знающих офицеров”.

Летом 1908 года мичман М. Гюбнер покинул Владивосток и уехал к новому месту службы – на Балтику. Одной из причин этого было желание продолжить образование. Через год он успешно окончил артиллерийские офицерские классы. В конце 1909 года Гюбнер в звании лейтенанта вернулся в Сибирскую флотилию. Он служил на канонерской лодке “Манджур” и крейсере “Аскольд”, командовал эсминцами и исполнял обязанности флагманского артиллерийского офицера.

За год до начала первой мировой войны лейтенанта Гюбнера перевели на Черноморский флот. Теплым было его прощание с друзьями, которые надеялись, что Милий Юльевич еще вернется во Владивосток. Судьбе же было угодно иное. Многие из друзей Гюбнера погибли в горниле кровопролитной войны, которая постепенно перешла в братоубийственную. После 1914 года некоторые офицеры с немецкими фамилиями, поменяли их на русские. И Гюбнер стал Горденевым. В этом было искреннее желание слиться с русским народом в борьбе против врага. В первый день 1915 года М.Ю. Горденеву присваивают звание старшего лейтенанта. Он продолжает служить на Черном море. Вскоре наступает время прощания с Родиной…

Уже во время гражданской войны российские морские офицеры начали разбредаться по свету. Некоторые из них бросили якорь в Америке. Кто-то осел на берегу, но большая часть продолжала бороздить моря. Приходя в разные порты и испытывая ностальгию по прошлому, моряки стремились к общению друг с другом. Это и стало одной из причин создания Общества бывших русских морских офицеров в Америке, учредительное собрание которого состоялось 11 мая 1923 года в Нью-Йорке. Первым председателем Общества стал бывший начальник Владивостокского мореходного училища капитан 1-го ранга Михаил Александрович Китицын. Деятельность организации заключалось в “оказании самой разнообразной помощи офицерам флота, как желавшим прибыть в Соединенные Штаты, так и уже находившимся на их территории, преимущественно на восточном побережье. Для первых исхлопатывались визы или разрешения на приезд в Штаты, самый приезд на тех или других льготных условиях, включая высылку заимообразно проездных денег и проч. Для приехавших оказывалась помощь в приискании квартир и комнат через Американский комитет помощи, работы, мед. помощи и т.д. Писались разнообразные удостоверения и письма в казенные учреждения и частным лицам, велись переговоры об освобождении задержанных иммиграционными властями флотских офицеров или членов их семейств”.

Чтобы найти средства, необходимые для помощи российским изгоям, члены Общества устраивали вечера, собирали деньги по подписке. Итогом многогранной деятельности Общества русских морских офицеров на 16-м году его существования стало издание сборника “С берегов Америки”. В нем моряки не только подвели итог своей 15-летней общественной деятельности, но и опубликовали воспоминания о прежней морской службе в России с поименным списком тех, кто нашел последний причал на американской земле. Среди материалов этого сборника есть и воспоминания М.Ю. Горденева.

М.Ю. Горденев смог довольно быстро перебраться в Америку, где он осел в Сан-Франциско. Вероятно, в этом ему помогло отличное знание английского языка, что отмечает и его послужной список. По инициативе большого энтузиаста морской литературы Горденева Общество бывших морских офицеров в Сан-Франциско стало в 1934 году издавать “Вахтенный журнал”. Всего было опубликовано 22 выпуска. В 1937 году это издание перешло в руки Морского кооперативного издательства, целью которого было издание морской литературы. Взносы принимались и от частных лиц. Так как в США издание книг обходилось дорого, литераторы решили печатать свои произведения в Шанхае.

К сожалению, не сохранилось никаких воспоминаний или документальных свидетельств того, чем М.Ю. Горденев зарабатывал себе на пропитание. Жизнь эмигранта нередко была борьбой за существование. Как бы то ни было, М.Ю. Горденев был из числа немногих, которые смогли внести неоценимый вклад в культурную жизнь эмиграции. Помогая друзьям-морякам, он неустанно работал над своими произведениями. Не все задуманное оказалось реализованным. Милий Юльевич Горденев скончался 25 июня 1955 года в Сан-Франциско, когда ему был 71 год. На память потомкам он оставил свою бесценную книгу “Морские обычаи”.

Книга Горденева будет интересна в первую очередь людям, связанным с морем и интересующимся морскими традициями, занимающимся изучением морской культуры. В России всегда почитали прошлое морского флота и чтили традиции, берущие начало еще в далеком прошлом. О важности соблюдения традиций и обычаев свидетельствует появление в 1985 году книги очерков “Так повелось на флоте…” кандидата военно-морских наук контр-адмирала В.А. Ды­гало. Хотя в этой книге и нашли отражение идеологические аспекты воспитания и поддержания на должном уровне советских обычаев, есть в ней немало фактов и о морском флоте царского времени. Книга же Милия Горденева является наглядным примером, как российские моряки, не принявшие новой власти, сохранили в зарубежье морскую культуру. К сожалению, М.Ю. Горденев не сообщил, какие материалы он использовал при работе над своей книгой. Вероятней всего, она основана на его личном опыте, а также на материалах различных пособий, описывающих английские и американские традиции, и на эмигрантской морской литературе, в частности, на статьях журнала “Морские записки”. Надо отметить и то, что моряк описал только военно-морские традиции, что до некоторой степени сузило его цели. Обращая особое внимание на патриотизм, М.Ю. Горденев хотел передать подрастающему русскому поколению мысль об ответственности “пред грядущей Великой Россией”. Немаловажным является и то, что рукопись Горденева была одобрена ведущими морскими специалистами, жившими в эмиграции.

М.Ю. Горденев и его коллеги не имели возможности получить из первых рук информацию о традициях в Военно-морском флоте Советской России, между тем там нашли развитие и многие традиции царского времени. Во время Великой Отечественной войны, когда Иосиф Сталин и другие военачальники пересмотрели свое отношение к истории армии и флота, кое-что из прежних флотских обычаев было восстановлено. В июне 1942 года, например, был учрежден Гвардейский военно-морской флаг. Кстати, этот процесс можно наблюдать и в наши дни. Не так давно вернулся на свое почетное место Андреевский флаг. На некоторых кораблях уже можно видеть и священников, участвующих в каком-нибудь торжественном событии.

Горденев подчеркивает: “Церемония – цемент дисциплины, традиция – фундамент ее, а на дисциплине покоится служба”. По его мнению, “обычай есть первая стадия закона”, который переходит уже в устав. Вряд ли можно сказать точнее. Конечно, многое меняется на флоте, но некоторые понятия оказываются удивительно живучими. Коренным образом изменилась архитектура судов, но от старого времени сохраняется на судне традиция уважительного отношения к шканцам: подъем флага происходит там же, где и раньше, при этом в основном повторяются те же команды и сохраняется тот же ритуал, что и в прежнее время.

Сразу же после известных событий 1917 года было отменено отдание воинской чести, но с созданием регулярной Красной Армии этот ритуал был введен снова. В основе своей сохраняется и процедура постановки на якорь и приветствия кораблей. Вот как описывался приход во Владивосток в 1887 году корвета “Витязь”, которым командовал капитан 1-го ранга С.О. Макаров. Любое судно, входившее в бухту Золотой Рог, привлекало внимание горожан, не избалованных обилием зрелищ и развлечений. Особенно следили за тем, как осуществляется постановка на якорь: уже по одной этой операции можно было судить о том, что за командир пришел во Владивосток. Корвету “Витязь” для швартовки оставалось совсем немного места между кормой адмиральского фрегата и Адмиральской набережной; в эту щель, казалось, едва ли мог поместиться даже небольшой клипер. Дул свежий ветер, создавая тем самым дополнительные трудности, но корвет лихо обогнул корму фрегата, отсалютовал флагу адмирала и замер точно в положенном ему месте. Только поставленный гюйс да спущенные по бортам шлюпки отметили окончание постановки корвета на якорь.

М.Ю. Горденев показал истоки морских традиций и обычаев через призму истории, подчеркивая славный путь Российского императорского флота. Он писал о том, как начавшиеся кругосветные плавания привели к созданию на Тихом океане своего флота. Отметив особо интересные периоды флотской жизни, Горденев не обошел и поражение в русско-японской войне, в то же время рассматривая ее как победу русского духа. Есть в его книге и раздел, рассказывающий о гибели Второй Тихоокеанской эскадры адмирала З.П. Рожественского. Не знал и М.Ю. Горденев и его собратья о том, что советские моряки продолжали чтить память тех, кто погиб тогда в море. И эта славная традиция жива и поныне. Когда корабли, совершая плавание, оказываются в районе Цусимского сражения, проводится особый ритуал, порядок проведения которого определен Корабельным уставом и приказом командующего Тихоокеанским флотом. При приближении корабля к памятному месту на пять кабельтовых на верхней палубе по “Большому сбору” выстраивается личный состав, свободный от вахт. Один из офицеров по громкоговорящей корабельной связи торжественно объявляет информацию о событии. Если волнение превышает 3 балла,    а также на подводных лодках и кораблях 4-го ранга построение экипажей не проводится, но офицеры рассказывают личному составу о подвиге русских моряков, совершенном в этом районе. За один кабельтов до места подвига играется сигнал “Захождение” и производится салют Военно-морским флагом – он приспускается до половины. Когда корабль удаляется от места отдания почестей на два кабельтова, флаг вновь поднимается до места, и ритуал заканчивается. В честь юбилейных дат в места боевой славы направляются специальные корабли с представителями других соединений флота и общественностью. С прибытием на место подвига на них проводится митинг, приспускаются флаги, на воду спускаются венки, корабль описывает циркуляцию, производится трехзалповый салют из стрелкового оружия.

На одном из исторических мест Владивостока, Морском кладбище, имеется братская могила моряков с крейсера “Варяг”. Уже многие десятилетия около этого монумента ежегодно собираются ветераны и молодежь, чтобы отметить подвиг российских моряков, совершенный почти сто лет тому назад. Недалеко от памятника варяжцам расположены могилы других моряков, нашедших свою гибель в море. Во время ураганных штормов погибли со своими экипажами теплоходы Дальневосточного морского пароходства “Тикси” (22 марта 1974 г.), “Баскунчак” (15 сентября 1976 г.), “Тавричанка” (14 ноября 1976 г.), “Большерецк” (7 февраля 1979 г.). А самый первый памятник, установленный во Владивостоке, напоминает об охранной шхуне “Крейсерок”, погибшей в 1889 году. Репродукция с картины, изображающей это судно, помещена в книге Горденева.

Находят продолжение вековые традиции, о которых упоминает Горденев, и при церемониях закладки судна и спуска его на воду.      В музеях Военно-Морского Флота в Санкт-Петербурге и Тихоокеанского флота во Владивостоке бережно хранятся закладные доски известных кораблей. В кают-компании любого судна есть музейный уголок, в котором висит фотография церемонии закладки, иногда можно увидеть и горлышко от традиционной бутылки шампанского, разбитого “крестной матерью” во время спуска судна на воду.

Вопрос о погонах и эполетах, которые были сняты с офицерской форменной одежды, как казалось тогда, навсегда, для русских эмигрантов-офицеров был одним из самых болезненных. Однако в 1943 году в Советской армии и флоте они были введены вновь. Столкнувшись с фашизмом и необходимостью воодушевить армию и весь народ на борьбу с врагом, правительство СССР и командование решило вернуться к некоторым старым символам. Это, кстати, стало одной из причин того, что многие бывшие офицеры царской армии, покинувшие Россию после гражданской войны, решили вернуться на Родину. Огромной популярностью в Шанхае того времени пользовалась форма советского генерала с лампасами и погонами, выставленная в витрине одного магазина. Звание мичмана, появившееся в российском флоте еще в начале XVIII века, до 1917 года считалось первым офицерским чином.    С ноября 1940 года оно было введено в СССР как высшее звание для старшин ВМФ, а с января 1972 года мичманы выделены в особую категорию личного состава флота. Между тем, элементы флотской форменной одежды – бескозырка, бушлат, тельняшка, форменный воротничок и т.п. – почти не претерпели изменений.

Обычай ношения орденов на левой стороне груди Горденев относит к стремлению иметь их ближе к сердцу. В советское время, когда были отменены прежние награды и появились новые, многие моряки продолжали с гордостью носить свои георгиевские кресты или медали, полученные за отвагу в русско-японской войне. 3 марта 1944 года советским правительством были учреждены ордена Ушакова I и II степени и Нахимова I и II степени для награждения офицеров Военно-Морского Флота “за выдающиеся заслуги в организации, руководстве и обеспечении боевых операций и за достигнутые в результате этих операций успехи в боях за Родину”. Одновременно для награждения рядового, старшинского и сержантского состава Военно-морского Флота, отличившегося в боях, учреждались медали Ушакова и Нахимова. Всего за годы Великой Отечественной войны этими орденами были награждены около 500 че­ловек, а медалями – около 21 тысячи.

Горденев подробно рассказывает о церемонии перехода кораблем линии экватора. Впервые в российском флоте это произошло, когда шлюпы “Надежда” и “Нева”, совершая кругосветное плавание, пересекли экватор, “26-го [ноября 1803 года] в половине одиннадцатого часа пополуночи, – писал И.Ф. Крузенштерн, – перешли мы через экватор под 24 градуса 20 минут западной долготы, по совершении тридцатидневного плавания от Санта-Круса. Обыкновенное игрище в честь Нептуна не могло быть совершено, потому что никто, кроме меня, из находившихся на корабле нашем, не проходил прежде экватора. Однако матрос Павел Курганов, имевший отменные способности и дар слова, был украшен трезубием и играл свою роль в самом деле так хорошо, как будто бы он был уже старым, посвященным служителем морского бога и приветствовал россиян с первым прибытием в южные нептуновы области с достаточным приличием”. После этой церемонии обязательно следовал веселый праздник с непременным купанием в соленой воде. “Вновь крещенный” получал на память красочный диплом. Нептун является и главным героем в праздновании Дня Военно-морского Флота, который отмечается в России ежегодно в конце июля.

По мнению Горденева, заслуживает обсуждения и обычай регулярно выдавать команде вино. Раньше это происходило постоянно, но затем выдачу вина отменили, считая, что это приводит к алкоголизму. Горденев отвергает эту мысль, видя в чарке вина не что иное, как способ расслабиться после вахты. Современные моряки знают, что сухое вино вернулось на наши суда, но теперь выдача его происходит не везде, а только в южных морях, чтобы предохранить организм моряков от обезвоживания в жарком тропическом климате.

Моряки – особая профессиональная каста. Корабль становится ему домом на долгие месяцы плавания, а море – родной стихией. Горденев приводит интересный случай из своей практики, который служит наглядным примером, как в те времена подчеркивали превосходство моряков над сухопутными. Морская служба, ежедневное соперничество со стихией требуют силы духа, физической закалки, высоких профессиональных навыков. Но удача в морской службе чаще, чем где бы то ни было, связана с погодой. Внезапный шторм, тем более ураган могут привести к гибели судна. Зависимость от явлений природы породила на флоте множество поверий. Некоторые предрассудки связаны с числом 13, другие – с понедельником, третьи – с нахождением на корабле женщины или кошки. Даже нынешние, весьма просвещенные моряки сочтут за благо не рисковать и не нарушать давний обычай. В первую очередь это касается рыболовного флота, где удача особенно необходима. Работая старшим морским инспектором в службе мореплавания Приморрыбпрома, я нередко был свидетелем того, как капитаны под любым предлогом оттягивали выход в море, если он приходился на 13-е число, да еще и на понедельник. Они шли на всяческие ухищрения, чтобы штамп порта на судовой роли показывал другое число. Стоит ли осуждать за это людей, многое повидавших за свою рыбацкую жизнь и убежденных, что с морем шутки плохи: раз уж повелось так, а не иначе, надо смирить гордыню и делать, что положено. Не случайно, провожая судно в рейс, мы, как и в старину, желаем морякам попутного ветра и семь футов под килем, не догадываясь, что этой традиции уже много веков.

Наверняка есть моряки, которые не знают, что не совсем точно называть корабельный колокол рындой. Рында в парусном флоте означала особый звон колокола, раздававшийся ровно в полдень. Команда же “Склянки бить!” появилась тогда, когда не было ни точных хронометров, ни самых обыкновенных часов.          У М.Ю. Горденева вы найдете пояснение традиции бить склянки. В приложении к действующему Корабельному уставу описан порядок отбития склянок.

Очень интересный раздел “Песни и игры”. И сейчас на баке или в специально отведенном для курения месте собираются моряки, свободные от вахт и работ. Соленые шутки вгоняли там в краску не одного начинающего моряка, а случаи из морской жизни, рассказанные бывалыми моряками, порой напоминают сказки Шехерезады. Во время заграничных походов моряки обязательно устраивают концерты, ведь в любом коллективе найдется немало талантов, а море и свежий ветер располагают к творчеству. Немало подобных случаев рассказал А.И. Груздев в своей книге “Из века в век. Визиты кораблей флотов на Тихом и Индийском океанах. 1739-1995 гг. (Владивосток, 1996).

Кают-компания была и остается центром любого корабля или гражданского судна. “Кают-компания, – подчеркивает Горденев, – в понятии офицерского состава есть душа его. Она – все, на чем покоятся дисциплина, порядок и всякого рода деятельность корабля”. Весьма любопытным является исторический очерк о кают-компании, которая зародилась еще в XVIII веке как место общего сбора офицеров – как для приема пищи, так и для деловых разговоров и отдыха. По давнему обычаю и ныне офицеры рассаживаются за столом строго по старшинству, что создает атмосферу дисциплины и порядка. Старший офицер, как и прежде, является председателем кают-компании и воспитателем офицерской среды. Как бы перекликаясь с традициями прошлого, нынешний устав гласит: “Первенствующим лицом в кают-компании является старший помощник командира корабля, а в его отсутствие – старший из присутствующих в ней. В тех случаях, когда в кают-компании находятся командир корабля или его прямые начальники, первенствующее положение переходит к ним”.

Идея кают-компании была взята русскими эмигрантами для организации “Всезарубежного объединения морских организаций”, а также общественной организации моряков. Кают-компании имелись в Харбине, Шанхае, Сиэтле, Сан-Франциско и других городах, в которых жили русские моряки-эмигранты.

Для издания этой книги было необходимо подобрать иллюстрации. В книге М.Ю. Горденева “Морские обычаи…” их было мало, причем, плохого качества. Автор имел весьма ограниченные возможности в выборе иллюстраций, поскольку работал над книгой вдали от России. В данном же случае составитель счел возможным поместить в книгу фотографии по флотской истории Владивостока, форпоста России на Тихом океане.

Составитель выражает искреннюю благодарность русскому библиографу Гавайского университета Патриции Полански           (P. Polansky), которая не только смогла собрать прекрасную коллекцию русской эмигрантской литературы, но и предоставила копию книги М.Ю. Горденева для настоящего издания. Благодарю знатока морской истории, капитана 1-го ранга в отставке и кандидата географических наук Бориса Николаевича Болгурцева за уточнение биографических сведений о М.Ю. Гюбнере-Горденеве; капитана 1-го ранга в отставке и профессора Александра Ивановича Груздева; любителя маринистики Алексея Михайловича Буякова, а также редактора Владимира Николаевича Вещунова и инициатора издания настоящей книги капитана дальнего плавания Петра Ивановича Осичанского, председателя Дальневосточной ассоциации морских капитанов.

 

Публикуемые главы взяты из книги: Горденев М.Ю. Морские обычаи, традиции и торжественные церемонии Русского Императорского флота. – Сан-Франциско: Мор. изд-во при Кают-компании Рус. мор. офицеров при содействии “Мор. журн.”, 1937. – 222 с.: ил., табл. – (РМЗБ, № 40). – / Братьям-морякам Кают-компании морских офицеров в Сан-Франциско, морской зарубежной семье и примыкающей к ним молодежи настоящий труд посвящается.

 

Амир Хисамутдинов

 

От автора

 

Издревле славился Русский императорский флот своей предан­ностью монархам, сваей беззаветной любовью к Родине, своей крепко спаянной братской семьей и своим уменьем принять и об­ласкать.

Волею судеб временно очутившись без Родины, без кораблей, душа флота – его офицерство – не распылилось. В силу воспитания, полученного в детстве, укрепленного и направленного нашей об­щей матерью, Морским корпусом, и окончательно закрепленного на службе, на кораблях вековыми морскими обычаями и традициями, наша морская семья, оказавшись разбросанной по всем стра­нам мира, сейчас же начала искать пути к объединению.

Здесь и там, во всех углах Вселенной, везде, где сгруппирова­лось несколько морских офицеров, стали образовываться морские организации, преследующие главным образом цель единения.

Укрепившись на местах, отдельные организации постепенно стали искать связи между собою.

Почин в этом деле взяла на себя Кают-компания в Пра­ге. Она создала печатный орган “Морской журнал”, благодаря которому дело восстановления общего единения, спайки быстро двинулось вперед. Скоро образовался условный флот – Всезарубежное объединение морских организаций с центром в Париже и гла­вой – одним из старейших уцелевших адмиралов – Александром Ивановичем Русиным.

Дабы изъять все, что так или иначе могло повредить делу объе­динения и общей работе по сохранению души флота, зарубежная объединенная морская семья приняла девиз:

“ВЕЛИКАЯ РОССИЯ – АНДРЕЕВСКИЙ ФЛАГ”.

Этот же всеохватывающий девиз Всезарубежного объединения морских организаций является девизом и каждой отдельной военно-морской организации. Воспитанные на кораблях в кают-компаниях, делавших из нас тогда братьев, мы по опыту знаем, чем это тогда достигалось, а потому основные требования Устава, явно и определенно указанные в положении о Кают-компании, легли в основу как отдельных организаций, так и всеобщего объединения.

Казалось бы, что сделано все для достижения действительно всезарубежного объединения. И это было бы так, если бы зару­бежная морская семья была бы по составу тем, чем она была в начале Великой войны (первой мировой. – Прим. ред.).

Домашнее воспитание и воспитание в Морском корпусе, вмес­те взятые, еще не делали из отдельного лица морского офицера, джентльмена. Оба вышеуказанных воспитания были лишь канвой. Только многолетним влиянием морской среды, благодаря ежедневному наблюдению морских обычаев и традиций, вырабо­танных практической жизнью и освященных веками, создавался моряк-офицер, джентльмен.

Состав нашей зарубежной семьи далеко не однороден. Во вре­мя революции и борьбы белых и красных в нашу среду впилась мас­са достойнейших людей, но, увы, не прошедших школы морской жизни. Они не только не испытали многолетнего влияния морских традиций и обычаев – они не прошли даже через канву морского воспитания в Морском корпусе.

Еще серьезнее стоит вопрос с примыкающей к нам молодежью, выросшей за рубежом и получившей образование на местах осед­лости. Эти русские американцы, французы, англичане, немцы, дат­чане и прочие не знают не только морского обычая, но не знают даже фундамента его – русской военно-морской истории.

Все это вместе взятое делает то, что даже в отдельных груп­пировках нет одного взгляда, единого понимания некоторых воп­росов.

Положение еще усугубляется уходом в жизнь бесконечную многих драгоценнейших офицеров и отходом от прямого участия в работе (по многим оправдываемым и неоправдываемым причи­нам) значительного количества старых кадровых офицеров.

Верен и правилен путь, намеченный Всезарубежным объедине­нием, и чист его девиз, но цели своей – сохранение души флота для возрождения морской мощи грядущей великой России – он не достигнет, если отдельные организации немедленно же не присту­пят к работе по укреплению качающейся офицерской идеологии и по воспитанию своей среды в духе морских обычаев и традиций.

Колоссальную работу сделал “Морской журнал”. Много цен­ного и поучительного может быть найдено в отдельных морских статьях и рассказах, помещенных на его страницах, но все это не координировано, разбросано, читается не всеми, а жизнь отдель­ных организаций идет самотеком.

Еще в стенах Морского корпуса нас учили, что морской офи­цер должен уметь делать все. Адмирал Григорий Павлович Чухнин в бытность свою директором Корпуса и командующим учеб­ной эскадрой Корпуса поучал нас:

– Морской офицер должен знать все и уметь сделать все.

Вот в силу этого, вошедшего в мою плоть и кровь, наставле­ния, неоднократно действительной жизнью проверенного, я и дер­знул взяться за работу, которую до сих пор никогда не делал. Я решил собрать и описать все те морские обычаи и традиции, кои создавали из русских военных моряков одно мощное, одинаково мыслящее, преданное монарху и Родине тело, с честью и при всех обстоятельствах гордо несущее свой Андреевский флаг – символ могущества России на морях и океанах.

Побудила меня взяться за работу срочная необходимость ее в связи с той ответственностью пред грядущей великой Россией, коя выпала на мою долю, как на председателя Кают-компании морских офицеров в Сан-Франциско. Сознавая, однако, недоста­точность своего служебного стажа и возможность неправильного освещения того или другого обычая, я преж­де, чем опубликовать свою работу, представил ее на критику и исправление старейшему адмиралу, нашему главе, и тем лицам, коих его высокопревосходительство захочет и будет в состоя­нии привлечь.

Морской офицер должен уметь сделать все, и я написал эту книгу с искренним желанием сделать хорошо по мере своих сил и умения при наличности на руках более чей скромного историчес­кого материала и малого служебного стажа.

Считаю своим долгом открыто заявить, что только работа “Морского журнала”, собравшего громадный исторический материал, нещадно мною использованный, и помещенные в нем отдель­ные статьи многих авторов-моряков дали мне возможность вы­полнить взятую на себя задачу. Мой труд – во многом компилятивный и другим быть не мог.

 

М.Ю. Горденев

 

 

Морские обычаи, торжественные церемонии

в морской службе

Значение традиций, церемоний и обычаев, освя­щенных веками, – громадно, и они есть тот фунда­мент, на коем покоится дисциплина и порядок.

Флот более, чем какая бы то ни было другая отрасль государственной жизни, связан с прошлым, с историческим основанием России, а потому нашей основной задачей является сохранение связи с этими вековыми корнями, которые одни только могут дать живые и здоровые плоды.

Капитан 1-го ранга Городыский

Военная традиция – это доблестные примеры того, как наши предки исполняли свой военный долг. Эти примеры, тщательно и с любовью собранные со страниц истории национальной вооруженной силы и бережно передаваемые из поколения в поколение, со­ставляют ту золотую книгу традиций, которой гор­дится не только личный состав вооруженной силы, но и вся нация.

Контр-адмирал Бубнов

 

Традиции, торжественные церемонии и обычаи имеют гро­мадное влияние на человечество вообще, а в военной и морской службах особенно, ибо путем их в среду внедряется высокая мо­раль и дисциплина. В тех частях, где сознается значение тради­ций, обычаев и торжественных церемоний (и они правильно при­лагаются), автоматически создается фундамент для дисциплины, создается тот Esprit de Corps, который уже на 50 процентов обес­печивает победу. К несчастью, за последние несколько декад под влиянием многих факторов и в особенности благодаря широко раскинутой пропаганде пацифизма, далеко не везде отдавалось должное воспитательному значению традиций и церемоний. Морская служба пострадала в этом направлении меньше, и именно этим обстоятельством надо объяснить то фанатическое пресле­дование кадрового морского офицерства, которое наблюдалось  в русскую революцию.

Стоящим вне военной и военно-морской профессий, чувству­ющим и думающим по-штатскому, кажется, что в наш век элект­ричества и машин, в век глубокого материализма, многие тради­ции отжили свой век, умерли; даже в самой военной среде значе­ние традиций признается только теми, кто знает военную и во­енно-морскую историю и кто умеет правильно выбирать и при­лагать на практике ее уроки, кому дороги память и героические подвиги славного прошлого, кому хочется быть не хуже дедов и отцов.

Тот факт, что обычаи ложатся в основу устава, само по себе уже есть неоспоримое доказательство их значения.

Торжественные церемонии покоятся на фактах прошлого, в настоящем же они создают такую атмосферу, в которой человек невольно подтягивается, старается стать лучше.

Церемония – цемент дисциплины, традиция – фундамент ее, а на дисциплине покоится служба.

Традиции, явившиеся продуктом героического подвига, ис­ключительной храбрости, высокого проявления чести, сознания собственного (и своей части) достоинства, дают воинской части (кораблю) побудительную причину, ту искру, которая обраща­ется а пламя и создает то, что принято называть Esprit de Corps.

Дабы поддержать высокий идеал профессии, укрепить веру в свои собственные силы, дабы сделаться похожими на славных адмиралов-вождей, дабы быть в силах сделать то, что в свое время сделали капитан 2-го ранга Сакен, капитан-лейтенант Казарский, капитаны 1-го ранга Миклухо-Маклай, Черкасов, лейтенант Рагузский и многие, многие другие, – надо поднять себя выше толпы.

Строго исторически говоря, морская служба должна быть ог­раждена от современного излишнего комфорта, колеблющего ее основы. Лишения и суровая морская школа, вот что исторически и для всех флотов мира было школой адмиралов-вождей.

Церемонии базируются на обычаях и традициях; разница же между обычаем и традицией очень часто трудно уловима и осо­бенно тому, кто не прошел горнило их. Подойдем к этому воп­росу несколько ближе и постараемся очертить значение и смысл слов “обычай” и “традиция”.

Обычай

Обычай, как таковой, может быть определен, как “вкоренив­шееся повторение того же самого акта или обряда, не являюще­гося необходимостью, и всегда по одному и тому же образцу”.

В морской службе обычай есть первая стадия закона. Обычай создается действительной жизнью, с течением времени обращается в привычку, привычка – в необходимость, и как скоро она достигает этой стадии, отвечает потребностям совместной жизни, идет рука об руку с требованиями службы, кодифициру­ется и становится законом.

Характерным примером обычая и обычая морского есть при­знание превосходства правой стороны на борту корабля. Пра­вый трап – адмиралу, командиру, старшему офицеру, а всем про­чим своим служащим – левый. Шканцы – святое место, правые шканцы – святое святых. Это обычай, освященный веками, ставший необходимостью, а потому и занесен в устав. В силу того же обычая правой стороны – гостю (не моряку) и даме – правый трап. Идешь со старшим – старший вправо от тебя. Этот обычай так вошел в плоть и кровь моряка, что даже на берегу инстинктивно соблюдается: моряк, идя с дамой, всегда имеет ее вправо от себя, оказывая этим уважение.

Обычай играет очень большую роль в морской службе, создавая дисциплину. Например, идя на шлюпке, считается невежливым обогнать старшего; невежливо, видя прогуливающегося командира по палубе, продолжать идти по той же стороне, а надо перейти на другую. Принято при встрече с дамой на берегу приветствовать ее снятием фуражки. Всего вышеперечисленного в уставе нет, а потому это только обычай.

Анализ показывает, что обычай превращается в параграф устава тогда, когда он покоится на психике народа, ясен и определенен, отвечает потребностям совместной жизни, общ и обязателен для всех и идет рука об руку с требованиями службы.

 

Традиции

Слово “традиция” очень часто употребляется всуе. Латинское слово tradicio в буквальном смысле и в переводе на русский язык значит: сдача, подчинение, доставка.

Энциклопедический словарь Century Dictionary дает следую­щее пояснение слову “традиция”, отвечающему современному упот­реблению:

“Передача обычаев и практического их выполнения от дедов наследникам или одним поколением другому путем слова без записи”.

“Традиция, – говорит адмирал Бубнов, – показывает нам, как мы должны исполнять свой долг перед Родиной, и вызывает к жизни в нашей психологии боязнь покрыть себя позором в слу­чае, если мы не сумеем быть достойными этих традиций, свиде­телей былой доблести наших славных предков”.

Английский флот, как наиболее старый из всех флотов мира,    с длинной боевой историей, является создателем многих военно-морских традиций. Ни в одном флоте так не почитаются тради­ции, как в английском, ибо там, как нигде в других флотах, признается их громадное воспитательное значение.

В своем труде “Мысли о воссоздании Русской морской вооруженной силы” контр-адмирал Бубнов совершенно справедливо пишет:

“Внимательно изучая историю развития английской морской вооруженной силы, нельзя не прийти к заключению, что главный фактор ее военно-морской мощи именно и есть это удивительное военно-морское чутье и инстинктивное, так сказать, “осязание” военно-морских проблем, присущее английским морским офицерам и являющееся плодом со­ответствующего традиционного воспитания под руководством опытных и авторитетных старших чинов флота. Без малейшего пре­увеличения можно смело сказать, что Британская империя обязана сво­им существованием и величием именно этим свойствам офицерского со­става ее флота… Благодаря этим поистине чудесным свойствам своего офицерского состава, Англия могла без роковых последствий позволить себе роскошь запечатленных историей грубых ошибок в стратеги­ческом и тактическом управлении ее флотом, ибо всякий раз военно-морской инстинкт ее морских офицеров выводил английский флот из тяжелых положений, созданных этими ошибками, на путь блестящих побед”.

Флот Соединенных Штатов Америки есть кость от кости и плоть от плоти флота английского, и многое перенято оттуда, многое влилось целиком без всяких перемен. Американский флот отдает должное значению традиций и обычаев в деле воспита­ния личного состава, имеет славные боевые страницы и не имеет ни одного случая бунта или сдачи. Это делает сравнительно мо­лодой флот очень высоким, гордым и обладающим большой боевой потенциальной мощью. Они в деталях знают свою боевую историю, и не только офицерство, но и команды. Более близ­кое знакомство с американским военным флотом определенно указывает на то, что в нужную минуту этот флот с честью испол­нит свой долг и явится противником, не уступающим по каче­ствам английскому флоту. Вот что говорит параграф первый положения о Морской академии Соединенных Штатов (наш Морской корпус):

“Первый долг и обязанность каждого мидчипмена (воспитан­ника) изучить и приспособить себя к обычаям и традициям военно-морской службы. Правила военного этикета покоятся на обычаях и традициях, и строгое их соблюдение есть наибольший фактор в поддержании дисциплины. Должно раз навсегда ясно и определенно быть усвоено, что все требования почтения и уважения должны быть соблюдаемы как офицерами, так и коман­дами одинаково, причем младший должен проявлять инициативу”.

Главной военно-морской традицией Русского императорс­кого флота, равно как и каждого другого флота, была, есть и будет – Традиция победы. Эта традиция, образно говоря, – заключительный аккорд отлично сыгранного оркестра.

Контр-адмирал Пилкин на страницах “Морского жур­нала”          в статье “О наших морских традициях” приводит очень меткое, всеохватывающее определение главной традиции русского флота, сделанное С. К. Терещенко: “Традиция победы – это высшая жертвенная храбрость, пренебрежение во имя нее всякой опасностью и смер­тью; бой, как бы он безнадежен ни был, до последней капли крови с именем царя и Родины на устах; чувство долга, доведенное до высшего предела, и любовное отношение между начальниками и подчиненными”.

Нельзя также не согласиться с мнением адмирала Пилкина, что “идеалы, нравы, характер, обычаи и тради­ции слагаются в зависимости от исторических особенно­стей народов. Традиции всегда национальны”.

По существу своему традиции подразделяются на подготовительные и боевые.

Назначение подготовительных традиций заключается в создании воинского духа, чувства долга и любовного отношения между начальниками и подчиненными. На­значение боевых традиций как раз и состоит в проявле­нии высшей, жертвенной храбрости.

Подтвердим сказанное примерами.

Четырнадцатого мая 1829 года крейсировавший у Босфора       18-пушечный бриг “Меркурий” под командо­ванием капитан-лейтенанта Александра Ивановича Казарского был настигнут двумя турецкими кораблями: один – 84-пушечный, другой – в 110 пушек. Преимуще­ство хода и сила огня – у неприятеля. Турки предло­жили сдачу. По традиции Казарский собирает совет офи­церов. В силу традиции первое слово предоставлено младшему, коим оказался поручик корпуса штурманов. Он, следуя боевой же традиции, дает единственно воз­можный ответ: “Драться до последнего и в крайний момент взорвать бриг на воздух”. Голос младшего на­ходит полный отклик у всех. “Меркурий” вступает в бой, неравный и, казалось бы, безнадежный, имея на шпиле наготове заряженный пистолет, дабы взорвать судно в любую минуту. В течение трех часов дерется “Меркурий”, умелым маневрированием избегая уни­чтожающего огня турецких судов. Меткой стрельбой своих пушек повреждает он рангоуты неприятельских кораблей, заставляет их лечь в дрейф и с честью выхо­дит победителем. Казарским воскрешена наша боевая традиция, увековеченная императором Петром Великим на выпущенной им медали в честь первой морской по­беды с надписью “Небываемое бывает”.

Спустя 76 лет и один день, а именно 15 мая 1905 го­да, старый броненосец береговой обороны “Адмирал Ушаков” в Цусимском проливе был окружен японской эскадрой. На сигнал о сдаче ответил: “Долой сигнал – открыть огонь” – и погиб в неравном бою, заслужив почтение врага, уважение во всех флотах мира и впи­сав в боевую морскую историю родного флота еще од­ну славную страницу. Командир броненосца – капитан 1-го ранга Миклухо-Маклай. Его приказ “Долой сигнал – открыть огонь” – одна из наших боевых традиций.

Шестнадцатого августа 1915 года канонерские лод­ки “Сивуч” и “Кореец” в Рижском заливе в тумане не­ожиданно выходят на германскую эскадру линейных судов. В тумане немцы принимают их за линейные ко­рабли “Слава” и “Цесаревич” и открывают огонь всей тяжелой артиллерией с расстояния шести кабельтовых. Командир “Сивуча”, как старший, приказывает “Корей­цу” выйти из боя и спастись, пользуясь туманом; сам же вступает в безнадежный бой, отстреливаясь из своих четырехдюймовых пушек. Наконец, избитый огнем тя­желой артиллерии, “Сивуч” погибает от мин, выпущен­ных с германских миноносцев. Имя командира “Сиву­ча” Петра Ниловича Черкасова – в ряду славных: Казарского, Сакена и других. “Помни “Сивуч” – новая боевая традиция русского флота.            В случае “Сивуча” мы должны отметить исполнение не только традиции побе­ды, но и традиции “Брата в беде не оставь”.

Бой парохода “Веста” 11 июня 1877 года с турец­ким броненосцем “Фети-Буленд”; гибель почти всех су­дов эскадры адмирала Рожественского в Цусимском бою, где следующий немедленно же занимал место по­гибшего мателота и упорно шел, повинуясь долгу, и погибал, неся свой Андреевский флаг; прорыв крейсе­ра      “Новик”, его неравный бой у поста Корсаковского и гибель с развевающимся флагом; дневная атака герма­но-турецкого крейсера “Гебен” четырьмя старыми ми­ноносцами с целью прикрыть минный транспорт “Прут”, а затем геройская гибель “Прута” – все это примеры исполнения боевых традиций.

Подобными случаями полна русская морская служ­ба. Она ждет своего историка-собирателя, который обобщит боевой опыт и подготовит к изданию Золо­тую книгу традиций Русского императорского флота в назидание и руководство потомству.

С 1688 года, со времени основания русской морской вооруженной силы, и по день временного захвата фло­та властью интернационала, то есть за 229 лет, всего лишь дважды нашлись исполнители, кои забыли честь и славу Андреевского флага, забыли долг перед Роди­ной. Это сдавшийся врагу фрегат “Рафаил” (по прика­зу императора Николая I Павел Степанович Нахимов в Синопском бою отбил его и сжег) и отряд контр-адми­рала Небогатова. Кровью погибших в Цусиме, славными подвигами павших в последнюю (первую мировую. – Прим. ред.) войну и всеми без исключения честно и до­стойно исполнившими свой долг перед Родиной черное пятно в нашей громадной боевой морской истории поч­ти смыто. Мы не должны обходить этот случай молча­нием, стараться забыть его, а как раз наоборот, долж­ны вынести из этого случая правило, как не надо посту­пать. Пусть эта тяжелая и горькая, обидная для нацио­нального чувства традиция войдет в плоть и кровь каж­дого военного моряка. Пусть эта новая традиция – “Не поступай так, как Небогатов” –   будет сильна и крепка, как сильна традиция – “Драться до последней капли крови с кем бы то ни было при любых обстоятельствах”.

Содеянное Небогатовым грустно, обидно националь­ному самолюбию. Но многие факты из того же боя по­казывают, что в основном личный состав оказался на высоте долга и был верен своей боевой традиции. Прав С.К. Терещенко, говоря: “Есть побежденные, которы­ми нельзя не восхищаться по крайней мере так же, как самыми славными победителями”.

Эскадренный броненосец “Князь Суворов” (коман­дир – капитан 1-го ранга В.В. Игнациус, старший офицер – капитан 2-го ранга А.П. Македонский) принял на себя всю тяжесть боя; избитый, лишившийся управления, он, однако, не прекратил огня. Эскадренный миноносец “Буйный” снял адмирала вместе со всем штабом. Отка­зались сойти и продолжили бой лейтенанты Вырубов и Богданов, прапорщик Курсель и 30 матросов. Ведя огонь из последней уцелевшей трехдюймовой пушки (прапорщик Курсель), “Суворов” отбивал атаки мино­носцев. Он погиб с развевающимся на борту Андреев­ским флагом, потопленный минами. Японский адмирал Камимура в своем рапорте отмечал: “Выйдя из строя, “Суворов” продолжает сражаться изо всех сил, возбуж­дая восхищение наших моряков, которые отдавали должное этому геройскому сопротивлению”.

Эскадренный броненосец “Император Александр III” (командир – капитан 1-го ранга Н.М. Бухвостов, старший офицер – капитан 2-го ранга В.А. Племянников), заняв место “Суворова”, принял всю тяжесть боя на себя и упорно вел флот. Видя возможность прорвать охватив­шее его кольцо, он склонился под корму главным си­лам Того. Броненосные крейсера противника, поль­зуясь преимуществом в ходе, быстро заходят и ставят “Александра III” в два огня. Под крики “ура”, доносив­шиеся с “Адмирала Нахимова” и “Адмирала Ушакова”, с развевающимися Андреевскими флагами славный ко­рабль погиб, не прекращая огня по врагу. Кажется, те­ни наших славных адмиралов приняли душу геройского броненосца. Ни русские, ни японцы не спасли ни одного человека с него.

Эскадренный броненосец “Бородино” (командир – капитан 1-го ранга П.И. Серебрянников, старший офи­цер – капитан 2-го ранга Д.С. Макаров), заняв место “Александра III”, повел эскадру. “Наши тяжелые ору­дия, – писали японцы, – попадали так хорошо, что русский головной корабль “Бородино” получал повреж­дение за повреждением. Его грот-мачта обрушилась. На корме пламя от пожаров поднималось на несколько метров, окрашивая море на большом протяжении в кро­вавый цвет. А когда стали догорать последние лучи сол­нца, залп, видимо с “Фуджи”, вызвал на нем ужасной силы взрыв, который метнул в небо всю кормовую башню; с носовой же башни, не зная, что все кончено, как ни в чем не бывало дали последний залп, и полминуты спустя “Бородино”, все еще держа на рее ставший исто­рическим сигнал – “Курс 023”, исчез в темной воде с развевающимися Андреевскими флагами. С “Бородино” спасся один матрос, Юшин, и вот его показание: “Не осталось в живых ни одного офицера, командование на себя приняли простые матросы (имена их не известны) и продолжали вести корабль, а за ним и всю эскадру по данному курсу и пути чести”.

Крейсер “Дмитрий Донской” (командир – капитан 1-го ранга И.Н. Лебедев, старший офицер – капитан 2-го ранга К.П. Блохин), построенный еще в 80-е годы XIX века, пришел к месту боя разделить участь слав­нейших. Охраняя транспорты, в дневном бою он рас­стрелял почти весь свой боевой запас. Соединившись с эскадренным миноносцем “Буйный”, “Дмитрий Дон­ской” пошел во Владивосток. Утром 15 мая принял с “Буйного” спасенную команду броненосца “Ослябя”. Позже сам “Буйный” получил повреждения механизмов, остался без угля и потерял возможность следовать да­лее. “Дмитрий Донской” снял команду и с него, мино­носец же утопил. В пятом часу пополудни “Донского” стали нагонять два отряда японских кораблей. На воен­ном совете было решено: “Бой принять и, если исход будет роковым, крейсер уничтожить”. В этот момент крейсер был в 20 милях от острова Дажелет. Около пяти часов японские крейсеры “Отава” и “Нийтака” от­крыли огонь с  40 кабельтовых. “Донской” ответил всем левым бортом. Вскоре подошел справа отряд адмирала Уриу с крейсерами “Нанива”, “Такачихо”, “Акаши” и “Цусима” и поставил “Донского” в два огня. “Донской” ответил огнем из всех орудий. Раненый командир сдал командование старшему офицеру. Расстояние уменьши­лось до           25 кабельтовых. На крейсере “Отава” вспыхнул пожар; “Нанива” вышел из строя. Потеряв ход, с кре­ном в восемь градусов, “Донской” упорно продолжал бой и в конце концов в темноте скрылся за островом. Ночью, отбивая атаки миноносцев, он свез команду на берег. Подошедшие утром японцы увидели крейсер по­гружающимся в воду с развевающимися Андреевскими флагами. Гибель героического корабля они приветство­вали криками “Банзай”. Крейсер “Дмитрий Донской” в точности исполнил боевую традицию.

Эскадренный миноносец “Безупречный” (командир – капитан 2-го ранга И.А. Матусевич), не имея возможности развить полный ход из-за неисправности механизмов, утром 15 мая был настигнут крейсером “Читозе”, но сигнал о сдаче отклонил, вступил в неравный бой и с развевающимся Андреевским флагом погиб. Ни один человек не спасся. Славный, доблестный корабль!

Эскадренный миноносец “Громкий” (командир – капитан 2-го ранга Г.Ф. Керн) утром 15 мая, преследуе­мый японским миноносцем № 063, шел 25-узловым хо­дом во Владивосток. Японский корабль загорелся и от­стал. На выручку ему пришел эскадренный миноносец “Сирануи”. Командир “Громкого” решил сначала уто­пить № 063, а затем вступить в бой с “Сирануи”. Мино­носец подошел к № 063 на три кабельтовых и выпустил три мины, но промахнулся, а сам получил снаряд в чет­вертый котел. Немного погодя он сбил носовое орудие на “Сирануи”, но тут же другой японский снаряд угодил во второй котел. Ход “Громкого” упал до 10 узлов, че­тыре орудия были сбиты, пулемет выпал из рук ранено­го мичмана В.Н. Потемкина, рухнула кормовая мачта, а с нею и Андреевский флаг. По приказанию командира сигнальщик Скородумов залез на фок-мачту и прибил флаг – поднять его было не на чем. Командир и стар­ший офицер лейтенант Паскин погибли. В командование вступил мичман Потемкин. Вышли снаряды, подходив­шему “Сирануи” команда ответила огнем из винтовок. Получив пробоину в носу, миноносец наполнился водой, лег на правую сторону и, как бы прикрывая собой геро­ев, скрылся под водой, но не спустил Андреевский флаг.

Помимо боевых и воспитательных у всех без исклю­чения моряков есть особые традиции, рожденные осо­бенностями службы.

Контр-адмирал Бубнов в своем труде пишет: “Всем известна величественная морская традиция, следуя ко­торой командир погибает со своим кораблем, но мало кто отдает себе отчет в том, что эта традиция не явля­ется выражением одного только рыцарского духа, а представляет собой логическое воплощение тех макси­мальных требований, которые предъявляет к командно­му составу обстановка жизни на море”.

Адмирал австрийского флота Медина: “Моряки по существу своему представляют собой одно большое международное братство. Они говорят на одном, общем языке, живут той же жизнью и ожидают одной и той же смерти. Поэтому те, кто посвящают себя морю, те, кто на практике учатся бороться со стихией, являются создателями и носителями многих, веками освященных чисто морских традиций”.

В наш век материализма и безверия эти чисто мор­ские традиции нередко называют предрассудками, суе­вериями.

Существует у русских военных моряков традиция, идущая Бог весть с каких времен, говорящая о том, что съемка с якоря в понедельник сулит беду. Когда вы по душам поговорите с моряком-англичанином и обмолви­тесь о том, что понедельник – нехороший день для съемки, он сразу же остановит вас и скажет: “Странные вы, русские! При чем тут понедельник? Вот в пятницу уходить в море нехорошо!”

Живописно, густыми мазками, как настоящий худож­ник, набросал объяснение морской традиции контр-ад­мирал Никитин:

“Морская традиция – вещь особая, всего труднее поддается она анализу и номенклатуре. Это ясно видно из примера флота английского, в котором таких тради­ций накопилось больше, чем у нас, за долгое его суще­ствование. Есть, например, у них обычай, когда бутылка передается из рук в руки вокруг стола, и каждый себе наливает, но сохрани Бог пустить ее по солнцу. Всякие несчастья могут от этого последовать и для корабля и для неосторожных людей, которые столь легкомыслен­но нарушают традицию. Нужно против солнца переда­вать, а если кто по рассеянности сунет бутылку своему соседу слева, то сразу же в несколько голосов все ис­пуганно закричат: “Стол, стоп!” Все это на первый взгляд глупо, но вспомним: и Джервис и Горацио Нельсон в свое время свято блюли закон передачи вина за столом; плававшие столетие до них и колотившие ис­панцев с Дреком во главе тоже вино по солнцу не пе­редавали. Выходит, есть в этом некоторый смысл. Не будем менять традицию Нельсона. Как-никак, у него все вышло неплохо, и Наполеон в конце концов попал на остров Святой Елены”.

Особенностью наших военно-морских традиций яв­ляется отсутствие позы, рисовки. Это объясняется исконной чертой русских – скромностью. Вот поэтому только в нашей военно-морской истории нет кричащих сигналов адмиралов, а есть громкие дела, не уступаю­щие достижениям иностранных флотов.

В нашей морской (да и вообще военной) истории всегда все сверхъестественное приписывалось воле Все­вышнего. Как пример вышесказанного, дошедший из глубокой старины, – клич: “Вперед, с нами Бог”; су­воровские: “Всякое дело начинай с благословения Божьего”, “Без молитвы оружия не обнажай”, “Бог нас водит. Он наш генерал”.

Таков и приказ адмирала Рожественского перед Цу­симским боем:

“Японцы беспредельно преданы престолу и родине, не сносят бесчестия и умирают героями. Но и мы кля­лись пред Престолом Всевышнего. Господь укрепил дух наш, помог одолеть тягости похода, доселе беспример­ного. Господи, укрепи и десницу нашу, благослови ис­полнение заветов государевых кровью смыть горький стыд Родины”.

Церемония играет огромную роль во флотской жиз­ни. Она – необходимое условие соблюдения устояв­шегося порядка, дисциплины.

Если власть, представленная флагом как символом ее, и исполнитель власти, выделенный из общего уров­ня путем формы, достойны уважения, то должны сохра­ниться и церемонии, ибо без них полное уважение до­стигнуто не будет.

Создателем дисциплины в морской службе был анг­лийский адмирал лорд Джервис. Вот что говорит по это­му поводу Мехен:

“Джервис, отличавшийся глубокой продуманностью своих действий, был ярым сторонником соблюдения це­ремоний, ибо сознавал колоссальное значение их. В минуты особой опасности, в минуты готовящегося вспыхнуть бунта он являлся в полной парадной форме, вызывая этим восхищение к внешней эмблеме военно-морской власти”.

“Дисциплина кают-компании есть дисциплина фло­та”, – говорил адмирал Джервис и жестоко наказывал тех офицеров, которые не соблюдали обычаев и не от­носились с должным уважением и почтением к выпол­нению церемоний.

Церемония поднятия и спуска флага – символа власти и могущества Родины, на почтении и уважении к ко­торому зиждется служба и уважение к начальнику как представителю власти страны и уважение ко всей мор­ской иерархии, – всегда производилась в исключитель­но торжественной обстановке.

Джервис свято исполнял морские обычаи и церемо­нии и строго требовал того же не только от офицеров, но и от команд. На его эскадрах и на эскадрах преем­ника его, адмирала Нельсона, строго соблюдалось ува­жение и почтение к флагу и отдание чести квартердеку (наши шканцы. – Прим. ред.) как символу и месту вла­сти.

“Дисциплина, – говорил Джервис, – есть сумма, вы­раженная одним словом – подчинение; соблюдение же обычаев и церемоний есть создание духа подчиненно­сти”.

Каждому плававшему и действительно жившему жизнью корабля, а не отбывавшему известные часы на борту судна, должно быть ясно, что обычай и церемо­ния так же необходимы для дисциплины, как хорошие манеры – для офицера-джентльмена, ибо они устра­няют трения, помогают избегнуть раздоров, а значит, добиться четкости и спаянности в службе.

Четко исполняя морские обычаи и церемонии, лорд Джервис выковал строгую дисциплину, а путем посто­янных учений создал оружие, кое дало ему победу при Сан-Висенти. Эти же орудия – дисциплина и дух – сделали преемника его, адмирала Нельсона, героем Трафальгара. “Эти особые дух и дисциплина, переда­ваемые из поколения в поколение, дают английскому морскому офицерству чувство осязания военно-морских проблем”, – как правильно отмечает адмирал Бубнов.

То же и в нашей морской истории. Адмирал Ушаков создал, подобно Джервису, русскую морскую силу и во­дил ее от победы к победе. В свое время англичане считали его Нельсону равным. Турки, с почтением и страхом отзывались об Ушак-паше, а французы на соб­ственной шкуре испытали, что могли делать русские ко­рабли эскадры адмирала Ушакова.

Шканцы на военных кораблях

Отдание чести шканцам на военных кораблях, по общему убеждению, пришло как наследие очень раннего морского обы­чая –  оказания уважения и почтения к богам, а позже, с прихо­дом христианства, символу креста и изображениям святых, по­кровителей моряков.

Но есть компетентные авторитеты-исследователи старых морских обычаев и традиций, кои не вполне согласны с данным освещением и в своих отрицаниях основываются на фактах, имев­ших место на борту судов английского флота в самый ранний период его существования. Существовал обычай снимать всеми офицерами, присутствовавшими на шканцах, головные уборы, как ответ на отданную честь. Надо иметь в виду, что первона­чальная форма отдания чести, как у нас, так и во всем мире, зак­лючалась в снятии фуражки. Существует также убеждение, что отдание чести шканцам есть отдание долга уважения к месту представителей власти, как ближайшему месту, к символу влас­ти страны – ее флагу.

То, что у нас подразумевалось под шканцами, в английском флоте называется “квартер дек”. Наши шканцы, обычно, начинались от грот-мачты и кончались у входа под полуют, где обыч­но на старых судах располагалось помещение командира кораб­ля. На судах греков, римлян и карфагенян под полуютом устраи­вались божницы, там же помещались изображения морских бо­гов.

С приходом христианства в этом же месте помещались изображения Богоматери и других святых. Покровителем русских моряков издревле считался Св. Николай, или Никола Морской. У нас нет фактов, но предположительно можно сказать, что весь­ма возможно, что и у нас на первых судах времен Петра и даже Екатерины икона Св. Николая помещалась на верхней палубе при входе под полуют.

Флаг, в идее первоначального своего зарождения, до некоторой степени был также символом религии страны, эмблемой правителя и имел двойное значение в своем употреблении. В силу обычая почитание и уважение остались с удалением символа религии с верхней палубы. Не надо забывать также и то, что правители в течение столетий правили в силу права, данного свыше, были помазанниками Божиими, а потому знамя, флаг самодержца, был символом церкви и страны и был центром внешнего уважения. У нас, православных, был обычай снимать шапку и осенять себя крестным знаменем, проходя храм Божий. Исполнение этого обычая наблюдается и сейчас в странах, где господствует католическая религия, как, например, в Италии и в Испании. В странах более либеральных в смысле религии мы и сейчас, в дни полного неверия, видим снятие шляп, как знак уваже­ния, при проходе могилы неизвестного солдата. Еще Вольтер сказал: “Там, где нет Бога, люди создают Его”. Справедливость этих слов подтверждается сейчас в России. Почти уничтожив церкви, систематически убивая религию в народе, большевики-разрушители создали нового идола, воскового Ленина, и силой заставляют народ поклоняться ему.

Шканцы были, как мы уже говорили, священной частью корабля в первые дни мореплавания, и почитание их, как символа, в силу обычая дошло до настоящих дней. Капитан английского королевского флота В. Холл, давая описание жизни на море его дней, пишет в 1831 году:

“Каждое лицо, не исключая капитана, вступив на священное место, шканцы, притрагивается к головному убору. Ввиду того, что отдание уважения относится к месту, все те, кто имеет честь быть на шканцах в это время, обязаны ответить тем же. Таким образом, когда мидчипмен приходит на шканцы и снимает свой головной убор, все офицеры на палубе, включая и адмирала, если он был тут же, отвечают на отданную честь”.

Этот обычай и его исполнение настолько входят в плоть и кровь служащих на флоте, что исполняется автоматически даже ночью и тогда, когда никого на шканцах нет.

Офицеры русского флота часто упрекались в либерализме, и, как пример, приводилась, между прочим, манера “штатского приветствия дамы” на улице сниманием фуражки. В действительно­сти же это делалось и делается в силу старого обычая выражения особого почтения. Вице-адмирал Н.Н. Коломейцов указывает на то, что обычай морских офицеров на берегу снимать фуражку в ответ на отданную честь или для приветствия с равными сохранился до конца XIX столетия, к общему удивлению офицеров армии. Мы вправе сказать, что снятие фуражки при входе на шканцы есть старый обычай-традиция, короткое, легкое, достой­ное, чисто морское признание значения флага, символа стра­ны и места представителей власти.

О значении шканцев на корабле мы, русские моряки, получали наставления в первые же дни поступления в Морской корпус от “стариков”, “бывалых моряков”, отломавших морскую кампанию на “Моряке” и “Невке” – первых учебных судах корпусного от­ряда. Обычно таким “бывалым моряком” был отставший по ти­хим успехам от предыдущего выпуска воспитанник. Его мы узнавали сразу: он шел с развалкой, впиваясь ногами в палубу ротного помещения (Боже упаси, сказать “пол”), с непременно расстегнутым воротом форменной рубахи, голландки; он привык дышать морским соленым воздухом и во всю ширь груди. В умы­вальнике, этом ротном клубе, он центр внимания. Он курит, давясь дымом, артистически сплевывает в камин, он уже воспитан по-морски и знает, что плюнуть на палубу преступление, и врет без конца развесившим уши, почтительно слушающим его еще “серым”, т.е. не бывавшим на море.

Помимо обычая, и Морской устав требовал от всех без исключения при входе на корабль, на шканцы, снимать фуражку, отдавая этим знак уважения и почтения флагу.

На русском военном корабле шканцы были местом, где совершалось богослужение, где собиралась команда для слушания чтения Морского устава по праздникам, что также являлось старым морским обычаем. Шканцы были местом, где читались приказы, приговоры суда, где в старое время производилось физическое наказание, где объявляются словесные выговоры в настоящее время. Получить выговор от старшего офицера или коман­дира было первой формой наказания, но получив выговор с вызовом на шканцы, по морской традиции, считалось много серьезнее наказания быть посаженным под арест или “с пикой”, как это называлось на флоте.

С началом кампании русского военного корабля первым при­казом командира был приказ, строго определяющий шканцы. Вторым приказом на некоторых кораблях, в прочтении коего мне приходилось расписываться, был приказ, определяющий место за обеденным столом для каждого офицера в кают-компании. Важность этого приказа мы увидим позже в описании традиций кают-компаний.

Со входом в строй броненосных кораблей и миноносцев зна­чение шканцев, как таковых, сильно уменьшилось по многим причинам, но это не значит, что они должны быть забыты в бу­дущем, а как раз наоборот, значение их должно быть особенно подчеркнуто, ибо на них и связанных с ними обычаях покоится во многом дисциплина. Морская служба, как никакая другая, состоит из массы мелочей, цепляющихся одна за другую и в це­лом дающих красивое, стройное, короткое, быстрое и отчетли­вое исполнение.

Шканцы – это место представителей власти, а потому почита­ние их является фундаментом дисциплины.

Правая сторона

У нас в Императорском флоте, аналогично с флотами всего мира, кроме португальского, признавалось превосходство правой стороны на корабле над левой. Правая сторона была почет­ной стороной.

Англичане, а с ними и моряки всех других наций, признают почетной стороной правую потому, что мыс Горн и Магелланов впервые были обойдены с востока на запад, то есть правым бортом.

Португальцы признают, как почетную сторону, левую, потому, что их знаменитый мореплаватель Васко де Гама первый обогнул мыс Доброй Надежды, идя с запада на восток, то есть левым бортом.

Если шканцы признавались как святое место, то правые шканцы были святое святых.

На судах, где строго соблюдались традиции, правые шканцы были отводимы командиру и адмиралу, и никто там не мог быть иначе, как по службе.

Это признание превосходства правой стороны незаметно вхо­дило в плоть и кровь военного моряка. На корабле правый трап – почетный трап. На берегу, идя со старшим, старший всегда вправо от тебя. В силу этого же и морской обычай – идя с дамой, иметь ее вправо от себя, ибо даме почет и уважение всегда. Это тоже одна из морских традиций.

Отдание чести

Первоначальная форма отдания чести состояла в снятии го­ловного убора. Мы не знаем точно, когда эта форма отдания чести была отменена. Знаем, что во флоте снятие головного убо­ра при отдании чести старшему было заменено приложением правой руки к тулье фуражки вскоре после Севастопольской кам­пании в царствование императора Николая I.

История английского флота говорит, что во флот отдание чести пришло из армии, где с первых же дней создания организо­ванной военной силы младший снимал головной убор при обра­щении или при встрече со старшим. В полках императорской гвардии английского короля этот обычай сохранился до настоя­щих дней. Создатель дисциплины и порядка в английском флоте адмирал Джервис в 1796 году отдал приказ, по которому и офи­церам вменялось в обязанность снимать фуражку при обращении к начальнику, а не “прикасаться к ней рукой независимо, небрежно”.

Американцы, взявшие почти все от англичан, переняли оттуда и отдание чести. В “Штрихах военно-морской жизни”, напи­санных Джонсоном в 1826 году и в описании церемониала празд­ничного осмотра корабля командиром находим:

“Капитан и первый лейтенант г. Валяетт теперь на палубе. Они проходят, тщательно осматривая каждую часть ее. При подходе их каждый снимает фуражку и стоит так, пока они пройдут. Не снявше­го фу­ражку треплют за хохол”.

В мемуарах капитана английского королевского флота Лиандетта, написанных в 1849 году, находим следующие слова:

“Некоторыми офицерами-начальниками для большего выделения        ун­тер-офицера от матроса давались инструкции, что в тех случаях, ког­да матрос отдавал честь, снимая фуражку, унтер-офицеру разрешалось только прикладывать руку к тулье”.

Командир английского королевского флота В.Ф. Беккет в своей книге “Морские обычаи и традиции английского флота” отмечает факт, что во время последней Великой войны вызван­ные из запаса офицеры снимали свои фуражки, отдавая честь, и делали это в силу обычая, которым контролировалась их жизнь на море прежде.

Весьма вероятно, что манера отдания чести приложением правой руки к головному убору пришла со времен рыцарства от рыцарей, которые при встрече поднимали забрало лат, дабы по­казать лицо, и делали это всегда правой рукой, так как левая не­сла щит. Оттуда же пришло и то, что первый отдавал честь млад­ший, ибо тогда уважение к старшему было основой воспитания и свято исполнялось.

Согласно объяснениям лейтенанта-командора английского флота Логри, отдание чести на кораблях учебных отрядов в 1882 году состояло в следующем:

“Морское отдание чести состоит в прикосновении или снятии фу­ражки, всегда смотря в лицо тому, кому честь отдается. Под прикос­новением понимается взятие края фуражки или козырька большим и ука­зательным пальцами правой руки”.

В 1888 году в английском флоте было опубликовано новое распоряжение для отдания чести:

“Отдание чести во флоте производится прикосновением к фуражке или снятием ее, смотря прямо в лицо тому, кому честь отдается. Адмиралам, командирам и офицерам соответствующих рангов, а также командующим судами, имеющими право производить салют (по наше­му суда 1-го и 2-го рангов. – М.Г.), честь отдается снятием фуражки”.

В 1890 году отдание чести в Англии снятием фуражки было отменено для всех и сделано это было королевой Викторией, то есть позже, чем это было сделано во флоте у нас.

В Русском императорском флоте отдания чести в повседнев­ной службе на корабле не было и не требовалось. Честь отдава­лась только несущими службу, вахтенными, при получении ими приказания или при личном обращении всякого к старшему, при­чем делалось это приложением правой руки к тулье фуражки, по общему принятому образцу, и немедленным опусканием руки. В этом флот отличался от армии, где нижний чин держал руку при­ложенной к фуражке до приказания “опусти руку”.

Особенностью флота является также ответ “есть” на всякое полученное приказание, причем в большинстве случаев титул при этом ответе не добавлялся. Например, на команду командира или вахтенного начальника рулевому: “Так держать, право не ходи”, последний отвечал: “Есть, так держать, право не ходи”. На вызов вахтенного начальника: “Вахтенный на шканцах”, вызываемый бегом подскакивал, прикладывал руку к фуражке и, тотчас же опустив ее, отвечал: “Есть, ваше высокоблагородие”, то есть давая этим понять, что он готов принять и исполнить приказание. “Обе вахты наверх” – приказывал вахтенный начальник, и вахтенный отвечал: “Есть, обе вахты наверх” и, не титулуя и не отдавая чести, немедленно прикладывал к губам дудку, исполнял положенный сигнал и передавал приказание вахтенному на бак, а последний – в жилое помещение.

Слово “есть” является испорченным английским “йес”, то есть “да”. В английском и американском флотах английское “да” произносится в силу обычая, как “ай-ай”, делая ударение на втором “ай”, и применяется так же, как наше “есть”.

Интересна могучая скрытая сила обычая. В американском и английском коммерческих флотах матрос или вообще моряк все­гда, обращаясь к судовому офицеру, делает движение правой рукой, как бы снимая фуражку, и фактически снимает ее, входя в жилое помещение или рубку. Этим он вполне добровольно и до­стойно оказывает уважение лицу, как представителю власти. На берегу этого вы не ждите от него, вы увидите как раз противное, а именно: он войдет в помещение в шляпе или кепке. Уже по од­ному этому вы сразу узнаете моряка, проплававшего по крайней мере года два.

Отдание чести в той или другой форме старшему, то есть оказание уважения авторитету власти есть основание дисциплины. У нас у всех еще свежо в памяти, к чему немедленно же повело унич­тожение внешнего знака уважения к власти – отмены отдания чести, введенная творцами разрушения всех сортов и окраски в российские    армию и флот.

Возьмите для примера такую чисто демократическую армию и флот, каковую имеют Соединенные Штаты Америки; открой­те их устав для матросов издания 1927 года и вы прочтете:

“Отдание чести. Ничто не служит лучшим указанием степени дис­циплины, чем строгое исполнение формы военной вежливости. С незапа­мятных времен отдание чести было формой военной вежливости, что строго и сознательно проводится каждой национальностью и теми, кто находится на военной службе. Правила отдания чести. Отдание чести, проходя или встречаясь, производится всегда первым младшим в расстоянии шести шагов или в шести шагах от ближайшего пункта встречи. Отдание чести не производится на расстояниях, превышающих 30 ша­гов”.

У нас в Русском императорском флоте, как знак исключи­тельного почтения, отдавалась честь по-старому – снятием фуражки всеми без исключения от матроса 2-й статьи до адми­рала и даже особами правящего дома: шканцам, при спус­ке и подъеме флага и при чтении на шканцах Морского устава.

Интересным является вопрос, как достигается дисциплина на коммерческих судах американского и английского флотов без отдания чести и существует ли какой-либо внешний знак для этого? Ответ на это один – дисциплина поддерживается старым морским обычаем, требующим прибавления слова “сэр”, то есть своего рода титула Капитан парохода для всех и всегда сэр. Капитан при обращении к офицеру-помощнику называет его по фамилии с непременным прибавлением “мистер” или просто “мистер мет”;             в обращении к боцману – по фамилии, в обращении к матросу – по первому имени или просто собирательным именем Джек – для палубы и Чарли – для машинистов и кочегаров. Цветных матросов (негров и других) обычно зовет Джордж. Помощник или мет всегда сэр для матроса. Требование произносить “сэр” охотно исполняется, как при обращении младшего к старшему, так и при принятии приказания, которое – тоже в силу обычая – всегда повторяется. Слово “сэр” и его значение создает внешний вид авторитета власти, а следова­тельно и дисциплину.

Мы знаем, что лица, разложившие когда то русскую армию и флот, вновь ввели отдание чести, а читающим их “Морской сборник” видны все те усилия, которые они прилагают к поднятию дисциплины. Начато с того, от чего отказались сами, и так у них будет во всем.

Отдание чести кораблями

Вызов команд наверх, а иногда, в старое время, посылка людей по марсам и реям, как отдание чести кораблем, сопровождаемое общим “ура”, – очень старый морской обычай, пришедший к нам из седой старины и фактически бывший в употреблении почти за сто лет до создания русского военного флота. В манускрипте Роджера Марбекке, описывающем поход к Кадиксу в 1596 году, находим следующие строки:

“Приветствие производится в следующем порядке. Когда судно, бывшее в отсутствии день или больше, возвращается к месту, где находится лорд-адмирал, (то есть старший командующий адмирал), оно проходит, как можно ближе, но без опасности навалить, и вызывает всю команду наверх располагая людей вдоль бортов, а также на коечных сетках и вантах, одним словом, везде, где возможно, дабы сделать все как можно более торжественно. Затем мастер (капитан) и его помощники немедленно начинают свистать в дудки, исполняя очень громкий согласованный сигнал. Люди поднимают кверху свои шапки и колпаки и издают громкий крик во всю ширь и мощь голоса. Этот общий крик массы людей с голосами разных оттенков и силы создает громадное впечатление. Эта церемония выполняется три раза, и корабль адмирала отвечает также три раза”.

В английском и американском флотах этот обычай сохранился до наших дней. Исполнялся он и у нас, но в особо исключительных случаях, как, например, при возвращении корабля на рейд после выигранного боя. Вообще же наружное проявление чувств допускалось только при высочайших смотрах флота государем  императором.

Отдание чести кораблями в море имело место в далеком про­шлом и было введено впервые англичанами. Мы кратко остановимся на этом обычае, ибо он приведет нас к возникновению обычая салюта из орудий. Отдание почести в море, до международного соглашения, часто вызывало недоразумения. Салюты нациям и кораблям теперь отдаются на принципе равенства, независимо от военной мощи государства, но в старые золотые дни дело обстояло иначе: тогда слабый салютовал сильному первым. Салютовал первым также всякий вошедший в воды чужих наций. Некто Фюггер писал в 1594 году из Рима:

“Споры между христианскими державами, начатые давным давно, в правоотношениях на морях, еще не улажены. Только Папа и Король Испании могут посылать свои суда с поднятыми флагами. Если они встречаются, они салютуют друг другу”.

Английский военный флот старого времени требовал салюта от иностранцев и от своих коммерческих судов. Историей зарегистрирован случай серьезного наказания капитана Ричарда Буллена, командира корабля его величества “Никодемус” за то, что он не заставил французское военное судно салютовать ему. Одно коммерческое судно было оштрафовано на 500 фунтов за то, что не спустило марселя (тогдашняя форма салюта в море) флоту Карла. В инструкции судам английского военного флота, изданной   в 1643 году, находим:

“Если случится встретить в водах Его Величества суда или флот любой иностранной державы и если они не приспустят флаг или мар­селя, вы должны заставить их сделать это”.

Церемония высочайшего смотра в Русском императорском флоте была очень торжественна. На рангоутных судах в момент отхода катера с государем императором от трапа команда по­сылалась по марсам, салингам и реям, где люди становились, взявшись за руки на длину согнутой руки друг от друга, от топа до нок-реи лицом к носу корабля, и так на всех реях. Остальная команда располагалась у основания вант, на коечных сетках вдоль всего борта. Офицеры становились на шканцах или юте. Как только катер с государем императором отходил прибли­зительно на четверть кабельтова, начинался императорский са­лют из пушек. Все, имеющие дудки, исполняли установленный сигнал, а команда кричала беспрерывное “ура”. Музыка испол­няла народный гимн. С началом салюта катер останавливался, государь император отдавал ответную честь, и с прекращением салюта катер давал полный ход и церемония кончалась. На па­ровых кораблях исполнялось все то же, но люди по мачтам не посылались. Подобная же церемония выполнялась в дни царс­ких праздников и в дни празднования морских побед.

Согласно Морскому уставу, салют флагом разрешался только как ответ на салют коммерческого судна и состоял в легком приспускании флага и немедленном же подъеме его обратно до места. Во время погребения члена экипажа в море и в дни национального траура флаг приспускался до половины, всякий раз по особому приказу. На рангоутных судах было в обычае в этих случаях скрещивать реи.

Честь кораблями отдавалась в следующих случаях: при воз­вращении или уходе с рейда и при прохождении мимо других судов, как своих, так и иностранных; как ответ на отдаваемую честь другим проходящим судном. Отдание чести состояло в вызове караула, горниста и музыкантов, если таковые были на корабле. Игрался сигнал “захождение”, по которому все находящиеся на палубе становились смирно и там, где их застал сигнал. Отда­ние чести с вызовом команды наверх производилось при прохо­де мимо адмиральского корабля, как своего, так и иностранного. Отдание чести производилось только в течение дня, то есть с момента подъема флага и до спуска его. Флаг обычно подни­мался в 8 часов утра, а потому в случаях прохода иностранного корабля или салютующего коммерческого судна до 8 часов флаг временно поднимался и спускался вновь до официального подъе­ма. В течение ночи, при прохождении военных судов, на флагш­токе или гафеле включались огни (белый и под ним на три фута ниже – красный).

В эпоху парусно-парового флота считалось особенным ши­ком влететь на рейд с уменьшенной парусностью, срезать корму адмиралу по солнцу и так, чтобы ванты прошли вплотную к гакаборту кормы адмиральского судна, привести к ветру, остановить судно, положа марселя на стеньги, отдать якорь и иметь правый вельбот готовым у трапа для командира. Картины жизни Русского императорского флота этой эпохи даны бытописцем К.М. Станюковичем, нашим моряком-офицером, в его бессмертных творениях.

Чинопочитание и отдание чести соблюдалось и на гребных судах. При входе офицера на шлюпку старшина ее командовал: “Смирно!” – и прикладывал руку к головному убору; по этой команде гребцы вставали с банок и стояли до момента отдачи ко­манды “отваливай”. По неписаным законам морской вежливос­ти считалось вообще невежливым пройти с наветра от старшего, будь то шлюпка или корабль. Актом особой невежливости и от­сутствия морского воспитания считалось сесть в шлюпку, опере­див старшего или приближаясь, к пристани, обогнать старшего. Эти требования морского обычая незаметно впитывались на­столько глубоко, что инстинктивно соблюдались и на берегу. Обогнать командира или адмирала – недостаток морского вос­питания. Идя с ними, надо иметь их вправо от себя, а почему, мы уже знаем. Все эти мелочи не понятны береговому жителю, но для воспитанного моряка являлись проявлением морской вежливости и дисциплины. Согласно Морскому уставу, всякая греб­ная шлюпка (кроме вельбота) при встрече с командиром своего корабля или адмиралом брала весла на валек, а старшина отда­вал честь. На вельботах, в силу конструкции весел, честь отдавалась положением “суши весла”. На паровых катерах честь отдавалась старшиной и крючковыми, которые становились смирно.

 

Салют из орудий

Первоначальной идеей салюта был акт признания себя (суд­на) лишенным временно силы, так как в старое время орудия все­гда были заряжены и салют производился с выпуском снарядов; перезарядка же требовала много времени (так, например, во вре­мена Генриха VII время, потребное для производства второго выстрела из того же самого орудия, в среднем занимало один час). И только значительно позже в салют из орудий была внесе­на идея отдания почести. Те же идеи мы найдем, сравнивая са­лют из орудий с салютом саблей: как мы увидим позже, положе­ние сабли “под высь” означало искренность намерения, а поло­жение острием вниз в землю – временную беспомощность.

Салют в море был введен англичанами в то время, когда вод­ное пространство от Скандинавских берегов и до мыса Финистере считалось Английским морем. Из истории известно, что до норманнских дней паруса иностранных судов в Английском море спускались при встрече с судами англичан, как знак почтения к их королю. Этот акт почтения делал суда вре­менно беззащитными, лишая их хода и управления, а спущенны­ми парусами и снастями загромождалась палуба, лишая возмож­ности действовать орудиями. Тот, которому салютовали, таким образом, был гарантирован от неожиданной атаки.

Ботелер в своих “Диалогах”, изданных в 1685 году, давая опи­сание отбытия с корабля высокопоставленного лица, пишет, что, как “прощание” ему давалось столько пушек (выстрелов), сколь­ко корабль был в состоянии дать (то есть фактически по числу орудий), соблюдая, однако, чтобы число выстрелов всегда было бы нечетно. Как пояснение необходимости нечетного числа выстре­лов Ботелер приводит диалог между адмиралом и командиром:

“Адмирал: – Почему нечетное число?

Командир: – Нечетное число в церемонии салюта всегда соблюдается в море при употреблении орудий, так как иначе это может быть приня­то, как извещение о том, что капитан (мастер или мастер-гуннер) умер в походе”.

В “Навал Трикс”, издания 1600 года, находим:

“Салютование кораблями один другому в море есть древний и благо­родный обычай, хотя позже сильно нарушаемый, несмотря на то, что 3, 5 и 7 выстрелов было обычно употребляемо для адмирала и никогда не выходило из этой пропорции. Адмирал отвечал одним или тремя выстрелами. Теперь же стараются увеличить число выстрелов, думая, что большее число выстрелов увеличивает честь салютования. Владельцы коммерческих судов будут очень рады, если будет предписано делать салюты с меньшими затратами и выражением почтения каким-либо иным способом”.

Как пояснение к вышеизложенному, надо сказать, что в то время все коммерческие суда также несли орудия для самозащи­ты от частных крейсеров и просто пиратов, которыми моря в то время были переполнены.

Некто Монсон, торговый капитан тех времен, пошел еще даль­ше на пути экономии и заменил отдачу почести при съезде с ко­рабля высокопоставленного лица стрельбой из мушкетов, кото­рую в свою очередь утилизировал как практику, производя раз­рядку мушкетов в чучело человека.

Турецкий флот вплоть до 1910 года салютовал орудиями, за­ряженными ядрами.

Обычай возвращения салюта выстрелом на выстрел тоже очень древний. Вот что мы находим в записках, веденных на борту “Джеме Галлей” в 1688 году:

“Я буду особенно осторожен в исполнении королевских приказов, которые определенно предписывают мне не салютовать ни крепости, ни флагу иностранному до тех пор, пока не буду уверен, что получу ответ выстрел на выстрел”.

В настоящее время салют возможен только при фактическом дипломатическом признании одной нации другой.

Одно время, когда Англия поддерживала свою морскую мощь в размере, соответствующем “владычице морей”, было обычаем даже для иностранных кораблей салютовать в море английско­му флагу. Это специально относилось к прилежащим “узким морям”, так как в течение долгого промежутка времени признавалось, что Англия претендует на владение водами по обе сторо­ны Ла-Манша. Следующие факты салюта королями английскому флагу зарегистрированы в истории: королем испанским Филип­пом в 1554 году – при визите им королеве Марии и королем Дании по возвращении с официального визита – королю Джемсу в Лон­дон.

* * *

Морской устав Русского императорского флота давал со­вершенно определенные указания, как, когда и кому производить салют и как охранить честь Андреевского флага, символа морс­кой мощи Императорской России. Как иллюстрацию, мы приве­дем случай, имевший место сравнительно недавно и помещенный на страницах “Морского журнала” под заглавием “На рей­де Фиум”, – пример, показывающий, как умели стоять русские люди при царе на страже достоинства своей Родины:

“В 1910 году Государь Император повелел Великому Князю Нико­лаю Николаевичу принести Князю Черногорскому поздравления Его Ве­личества с исполнившимся 50-летием правления Черногорией и уведомить его о пожаловании высоким званием фельдмаршала Российских Армий с передачей фельдмаршальского жезла. Для сопровождения Великого Князя была назначена эскадра под командой контр-адмирала Маньковского в составе линейных кораблей “Цесаревич” и “Слава” и крейсеров “Рюрик” и “Богатырь”. “Слава” из-за поломки цилиндра осталась в Тулоне. После торжественных и задушевных празднеств в Цетинье эскадра от Антивари до Фиуме шла под флагом контр-адмирала Маньковского, так как Великий Князь должен был сейчас же по приходе в Фиуме сухим путем возвращаться в Россию. Подходя к крепости, эскадра произвела положенный по уставу салют нации. Крепость на салют не ответила. К вечеру на рейд пришла мощная соединенная эскадра австро-венгерско­го флота под флагом Командующего морскими силами и морского мини­стра вице-адмирала Монтеккули. “Цесаревич”, стоявший под флагом к.-адм. Маньковского, сейчас же произвел салют, а к.-адм. Маньковский отправился к князю Монтеккули с визитом. На салют ответа не последовало, а к.-адм. Маньковского на нижнем трапе встретил флаг-капитан Командующего австро-венгерским флотом и сообщил, что Командующий принять не может, так как у него гости. При отходе русского адмирала от флагманского корабля полагающегося по международным правилам салюта произведено не было. Через пять минут после этого к правому трапу “Цесаревича” подошел катер с князем Мон­теккули. Он был встречен младшим флаг-офицером к.-адм. Маньковс­кого, который почтительнейше доложил, что Начальник Российской эскадры принять Его Светлость не может, так как пьет чай. При отходе Монтеккули был произведен салют, с последним выстрелом ко­торого от “Цесаревича” отвалил катер с флаг-капитаном Мань­ковского, который направился к флаг-капитану Монтеккули за объяс­нением происшедших оскорбительных для Андреевского флага случаев. Австрийцы пытались объяснить все это досадной оплошностью. Рус­ский флаг-капитан передал категорическое желание адмирала Маньков­ского, чтобы завтра с подъемом флага и крепость, и эскадра произвели бы положенный салют. “Крепость произведет, но эскадра не может, так как в 4 часа утра должна срочно выйти и море”. На это последовал спокойный ответ, что Командующий русской эскадрой не выпустит австрийскую эскадру с рейда, не получив салюта. Переговоры были конче­ны. По возвращении флаг-капитана русские корабли переменили место. “Рюрик” стал в центре выхода из Фиумской бухты, “Цесаревич” и “Бо­гатырь” ближе к берегу. Была пробита боевая тревога, орудия заряже­ны боевыми снарядами и направлены на флагманский корабль австро-венгерского флота. Всю ночь прислуга дежурила у орудий. Все на русской эскадре ясно сознавали исход возможного боя: слишком неравны были силы, но все приветствовали энергичные действия адмирала Мань­ковского, направленные на защиту достоинства России и чести Андре­евского флага. Дважды приезжал на “Цесаревич” флаг-капитан князя Монтеккули и пытался объяснить, что его эскадра обязана выйти в море до рассвета, адмирал Маньковский оставался непреклонным. К 4 часам утра из труб австрийских кораблей повалил густой дым – эскадра го­товилась к съемке с якоря. В момент начала движения флагманского корабля русские корабли открыли бы по ней огонь. В такой напряженной донельзя атмосфере текли часы. В 8 часов были подняты кормовые фла­ги. Верки крепости окутались дымами салюта русскому флагу, одновре­менно с судов эскадры в.-адм. Монтеккули раздался салют русскому ад­миралу. Произведя его, австрийская эскадра снялась с якоря и направи­лась к выходу из бухты. На русских кораблях команды стояли во фронт, оркестр играл австро-венгерский национальный гимн. С флагманского корабля эскадры Австро-Венгрии мощно неслись молитвенные звуки “Боже, Царя храни”.

А вот еще случай правильного и достойного отношения к флагу. Уже после революции один из тральщиков осовеченного флота под командой мичмана Сперанского ушел от красных и поднял вновь Андреевский флаг. Под командой лейтенанта О.О. Ферсмана он отправился из Ревеля кругом Европы в Крым. При­быв на Копенгагенский рейд, тральщик наш застал там отряд английских военных судов с адмиралом на крейсере “Худ”.

Не успел О.О. Ферсман ошвартоваться к пристани, как на тральщик прибыл посланник адмирала и предложил Ферсману спустить Андреевский флаг. Лейтенант Ферсман категорически отка­зался сделать это, заявив посланцу адмирала, что он не считает себя обязанным исполнять приказания английского адмирала и что флаг спущен не будет, а на случай возможной попытки овла­деть тральщиком силой приказал пробить боевую тревогу. Дос­тойный ответ и твердость подействовали: тральщик остался под Андреевским флагом, и его пребывание в Копенгагене было его триумфом.

Фалрепные

В Морском уставе в главе о фалрепных указан порядок, кому, когда и как отдается морская почесть вызовом фалрепных. Главную торжественность этой старой, чисто морской церемо­нии придает боцманская дудка. История боцманской дудки связана с историей обычая вызова фалрепных, а потому мы рас­смотрим их одновременно.

Боцманская дудка есть один из старейших и наиболее заслуживающих внимания предметов военно-морского снабжения. Флейта или дудка употреблялись в глубокой древности на гале­рах греков и римлян для регулирования гребков рабов-гребцов, посаженных на весла. История приводит факты, что дудка упот­реблялась для вызова людей наверх при свалке на абордаж еще в 1248 году крестоносцами. О дудке упоминает и Шекспир в сво­ей “Буре”. Дудка одно время была показателем должности, а также и эмблемой высшей чести. Английский высший адмирал или лорд-адмирал носил золотую дудку на золотой цепочке вок­руг шеи. Такая же дудка, но серебряная и на серебряной цепочке, носилась адмиралами при действительном исполнении ими обязанностей. Лорд-адмирал, фактически командуя, носил золотую дудку и в дополнение к ней серебряную, как определение долж­ности. В наше время дудка необходимо фигурирует при всяком отданном приказании и была составной частью многих церемо­ний, как, например: вызова фалрепных, церемонии выдачи чар­ки, церемонии подъема и спуска флага. Ее история очень инте­ресна. В бою у Бреста 25 апреля 1513 года между лордом-адми­ралом Эдвардом Хавард и Приган де Биду, когда Хавард увидел свое неминуемое поражение, он выбросил свою золотую дудку в море, серебряная же, знак должности, была найдена на его теле. Указом короля вес золотой дудки определялся равным            1 унции. Цепочка по весу была эквивалентной дукату. В “Диалогах” из­дания 1645 года в описании церемонии посещения корабля высокопоставленным лицом находим следующее:

“Судовая баржа посылается за посетителями с рулевым на корме, снабженным серебряной дудкой… При возвращении баржи и приближе­нии ее к борту начинают трубить трумпеты и делают это до тех пор, пока баржа приблизится на расстояние, меньшее мушкетного выстрела; тогда трумпеты смолкают и все имеющие дудки делают сигнал “добро пожаловать” три раза”.

Вызов фалрепных, как это делается на всех военных судах всех наций, тоже имеет свою историю, и этот обычай пришел из дале­кой старины. Было обычаем в эпоху парусных судов (когда по­зволяли условия погоды) приглашать на борт флагманского корабля командиров судов для обсуждения разных вопросов. Во время штилей было в обычае обмениваться визитами и даже обе­дами. Отправлявшихся с корабля приходилось спускать за борт на “боцманском кресле” или “беседке”, так как трапов поставле­но не было. Употребление подъемно-спускного приспособления (беседки) требовало участия нескольких людей и, конечно, боц­манской дудки для дачи сигналов “трави”, “выбирай”, “раздер­нуть” и прочих.          С течением времени это сделалось обычаем и зна­ком отдания уважения. В английском флоте в настоящие дни, вместо нашей команды “свистать фалрепных”, командуется: “Hoist him up”, то есть “выбирай”. Традиция Британского флота говорит, что дудка у них в настоящем ее виде была введена как память о захвате в плен с боя знаменитого шотландского пирата Андрю Бартона. Адмирал Хавард, командуя “Лиеон” и “Джени Первин”, захватил Бартона и снял дудку с его тела. Сделавшись высшим адмиралом, он ввел дудку во флот. До этого времени на английских судах употреблялись свистки разных систем, но та дудка, которая дошла до наших дней, есть дудка системы Барто­на. В XVII столетии дудка носилась мастером, боцманом и руле­вым старшиной, который был также заведующим адмиральской баржей, и ему предписывалось: “Смотреть за тем, чтобы все убо­ры были положены на место, быть рулевым ее и иметь дудку для поддержания духа гребцов”.

Неизвестно, когда боцманская дудка образца Бартона была введена у нас. Предположительно можно сказать, что она при­шла к нам либо во вторую половину царствования императора Петра, либо в царствование императрицы Екатерины Великой, когда было особенно сильно английское влияние. В эпоху парусно-парового флота у нас был обычай на шлюпке, отведенной для адмирала и носящей старое название баржа, иметь дудку, по сиг­налам которой убирались весла и прочее.

Этот обычай был в силе и на отряде судов, пришедших под командой адмирала Чухнина с востока в 1901 году в Кронштадт. Сохранился этот обычай и на гребном его величества катере в Черном море.

Церемония спуска на воду нового судна

С древнейших времен спуск мореходных судов на воду со­провождался церемонией религиозного характера. Сохранилась историческая запись такой церемонии, датированная 2100 годом до Р. X.; целью ее было вызвать расположение богов, покровителей водной стихии. На островах Таити был обычай сопровождать церемонию спуска вновь построенных пирог пролитием челове­ческой крови. Китайцы, несмотря на прошедшие столетия, не изменили своей первоначальной церемонии спуска и сохранили по настоящий день на своих больших джонках жертвенники для оказания поклонения и вызова милости матери дракона.

Вино употреблялось в торжествах далекого прошлого, но гре­ки ввели воду. Позже римляне также употребляли воду, как знак очищения при их религиозных обрядах при спуске на воду су­дов.

Религиозное время средних веков отразилось и на море. Су­дам давались имена святых. Изображения святых помещались под полуютом в особых нишах и на носу. Алтари располагались в силу обычая там же, где раньше греки и римляне имели свои божницы. То, что у нас называется ют, у англичан зовется poop, и этот морской термин пришел к ним от латинского сло­ва “puppis”, которым обозначалось место на судах, посвящен­ных богам, то есть местом, где хранились pupi, или изображения богов. Корма вообще была и остается привилегированной час­тью судна.

В течение XVIII и почти до половины XIX столетий в като­лических странах церемония спуска судна по характеру была церемонией религиозного крещения. Особенно ярко это было выражено в Британии и Нормандии, где даже всякое маленькое рыболовное судно спускалось на воду при полном церковном обряде. Вино употреблялось как via d’honneor для всех присут­ствующих.

В Англии только с началом XIX столетия вошло в моду производить церемонию крещения, избирая крестную мать и отца. Отмечено, однако, что королева Виктория высказывала жела­ние ввести и религиозный обряд в церемонию спуска британских военных судов.

Нерелигиозный обряд настоящих дней заключается в том, что избранные крестные отец и мать перед моментом убора пос­леднего блока, удерживающего судно на стапели, разбивают о форштевень судна бутылку шампанского, громко произнося: “Крещу тебя”.

В Японии существует обычай освобождать из неволи птиц в момент спуска судна на воду.

Подобное же имело место в Соединенных Штатах Америки в 1885 году при спуске крейсера “Чикаго”, и совсем недавно при спуске дири­жабля “Акрон”, когда крестная мать, супруга президента Гувера, выпустила на свободу стаю белых голубей.

У нас в Русском императорском флоте был свой особый об­ряд спуска судна на воду. Церемония спуска нового судна произ­водилась так: служился торжественный молебен, судно и подня­тые на нем флаги – императорский штандарт, кормовой и Андреевский флаг и гюйс окроплялись святой водой и под звуки на­родного гимна и салюта с судов обрубались последние державы. Торжество заканчивалось парадным завтраком.

Акта крещения не было. Имя кораблю давалось раньше в честь святых, как, например, “Св. Петр”, “Св. Иоанн Богослов”, или в честь особо почитаемых христианских праздников, как, например: “Рождество Христово”, “Преображение Господне”, а также “Три иерарха”, “Двенадцать Апостолов”; позже из мифо­логии: “Чародейка”, “Русалка”, или в честь старых удельных кня­зей: “Аскольд”, “Дмитрий Донской”, “Владимир Мономах”, а с конца прошлого столетия кораблям начали даваться имена по­бед и адмиралов, желая оказать им честь.

В последнее возрождение флота с 1905 по 1914 год наметилась определенная тенденция наименования судов. Большие ли­нейные суда назывались в честь побед и именами императоров, как, например: “Полтава”, “Гангут”, “Кинбурн”, “Император Александр III”, “Императрица Мария”; легкие крейсеры – в честь адмиралов: “Ушаков”, “Нахимов”, “Макаров”; эскадренные миноносцы – в честь малых морских побед, как, например: “Керчь”, “Калиакрия”, “Гаджи-Бей”, или в честь отличившихся в боях офицеров. Имена судов “Азов” и “Меркурий” за особо боевые заслуги приказом императора сохранены навеки. Предпи­сано иметь во флоте всегда два судна с названиями “Память Азова” и “Память Меркурия” с присвоением этим судам Георгиевского Андреевского флага и вымпела.

 

Погребение в море

Погребение в море – в высшей степени трогательная церемо­ния, сопровождаемая исполнением ряда мелких обычаев, явив­шихся результатом отчасти суеверия, отчасти, как совокупность многих причин от перехода от жизни земной в жизнь бесконеч­ную.

Погребение в море имело место с первых же дней мореплава­ния и сопровождалось в старину церемониями умиротворения богов. Например, у римлян в рот опускаемого в море клались монеты для уплаты Харону при перевозе им погребенного через реку Стикс. Согласно старому обычаю, при зашивании тела умер­шего парусник последнюю застежку делал, пропуская иглу через нос покойника. Все сделанные исследования этого обычая не дали веских оснований утверждать что-либо положительно. Надо счи­тать, что этот обычай явился наследием старого суеверия.

У англичан существует обычай оплачивать работу парусника по зашиванию трупа одной гинеей из средств казны за каждое тело. Командор Беккет в своем труде “Customs and Superstitions” говорит, что в силу этого обычая 23 гинеи были уплачены паруснику за зашивание 23 убитых в Ютландском бою и погребенных в море.

Согласно старому обычаю, доктор или фельдшер немедленно докладывает вахтенному начальнику, когда бы смерть на кораб­ле ни случилась, будь то ночью или днем. Последний заносит факт в вахтенный журнал и докладывает командиру. По обы­чаю же, тело зашивается в парусину, к ногам прикрепляется тя­желый груз, все умещается на специальной чисто оструганной доске, выносится на шканцы, ставится на небольшое возвыше­ние и покрывается Андреевским флагом. Иногда судовыми сред­ствами делается гроб, но это уже уступка духу времени. При на­личии священника производится обряд отпевания; в его отсут­ствие обряд отпевания совершается командиром корабля. С началом отпевания флаг приспускается до половины. По окончании церковного обряда под пение “Со святыми упокой” тело вместе с доской подносится к борту ногами вперед и кладется концом на планшир. Два специально назначенных матроса ста­новятся у головы и берут края флага в руки. По сигналу горнис­та (специальный напутственный сигнал умершему) доска приподымается, и тело выскальзывает за борт из-под флага; в это же время производится троекратный залп судовым караулом. Флаг подымается до места. На церемонии обязаны присутствовать все офицеры и матросы, не занятые службой.

Такая почесть отдается всем служащим на военном корабле, погребаемым в море, без различия от занимавшегося покойным служебного положения.

Для полноты приведем описание церемонии погребения в море одного мидчипмена у берегов Соединенных Штатов во время войны 1812 года, сделанное капитаном Холлом в 1831 году:

“Особенные обстоятельства похорон и исключительное суеверие, проявленное матросами при погребении в море моего друга и фаворита всей команды, удержали свежо все в моей памяти Что-то случилось в течение дня, что задержало похороны в обычный час, и церемония началась много после захода солнца. Вечер был очень темный, и дул ветер силы зарифленных марселей. Только что мы успели спустить на ночь бром-стеньги, готовясь к свежей зимней погоде, как наступила темнота, и было необходимо вынести на палубу фонари. Весь экипаж собрался на шканцах, разместившись вокруг на палубе, коечных сетках, шлюпках и нижних вантах. Прямо у нас над головой был сильно вздутый свежим ветром грот, ярко освещенный вплоть до рея огнями с палубы. Снасти и блоки поскрипывали под напором все усиливающегося ветра, и мы каждую минуту ждали перерыва церемонии для уменьшения парусности. Порта нижней батарейной палубы были под водой, и несколько раз дула орудий верхней батареи погружались в воду так, что доска, на которой лежало тело бедного Долей, два раза почти коснулась гребня волны. Дождь и потоки воды со вздутого грота обильно падали на наши непокрытые головы и одежду и заливали страницы читаемого командиром требника. Корабль часто зарывался носом и вздрагивал всем корпусом. Рев ветра, шум моря и снастей совершенно заглушали голос коман­дира. По движениям его руки люди поняли, что наступило время сбра­сывать тело в море. В этот момент налетел шквал такой силы, что не было слышно звука падения тела в море, и матросы были убеждены, что тело их общего друга не коснулось воды, а, подхваченное ветром, было унесено им к месту вечного покоя”.

Мы должны отметить мало заметные, но полные символизма и старых традиций, мелочи церемонии при похоронах военнос­лужащего в море. Несоблюдение ранга – признание, что пред лицом смерти все равны. Занятие старшими по чину мест впереди в похоронной процессии, соблюдение того, что “первые да будут последними, а последние первыми”. Покрытие тела фла­гом есть указание на то, что покойник служил государству и что государство ответственно за то, что он, как военнослужащий, при жизни сделал. Три холостых залпа в воздух, по преданию, дела­ются для того, чтобы отогнать дьявола, который может войти в сердце присутствующих на погребении, ибо, по старому поверию, двери сердца человека в этот момент открыты настежь и дьявол может легко войти в него. Звук горна – последнее прости-прощай и обещание величайшего трубного звука архангела Гавриила в момент воскресения мертвых.

 

Сабля

“Этикет сабли” вначале считался пришедшим с Востока, где младший, салютуя саблей, прикрывает глаза, ослепленный великолепием старшего. Новые исследования указывают, что этикет сабли пришел от крестоносцев.

Изображение распятия и креста на рукоятке меча и на эфесе сабли было обычным явлением во времена рыцарства. Изобра­жение креста мы находим на мичманском кортике у английских моряков и на оружии пехотного полка хайлендеров. Было так же в обычае в те времена целовать крест или распятие на руко­ятке оружия перед началом боя.

В современном отдании чести саблей представлена история далекого прошлого. Поднятие сабли под высь, то есть эфесом к под­бородку есть как бы исполнение старого обряда целования креста на рукоятке. Опускание лезвия острием вниз есть акт исполнения древнего обычая подчинения.

В Англии сохранился до настоящих дней интересный обы­чай, связанный с саблей. При производстве суда над морским офицером, обвиняемый, придя в помещение суда, отстегивает саблю и кладет ее на стол перед судьями. Перед вынесением при­говора он удаляется и, когда вновь возвращается, то уже по поло­жению сабли знает результат. Острием к нему – обвинен, эфесом к нему – оправдан. Этот обычай в практическом применении имел место в прошлом, 1935 году, при разборе дела столкновения крейсеров “Худ” и “Реновн”.

В Русском императорском флоте офицерам присваивался кортик. Нам неизвестно, когда и при каких обстоятельствах он был введен. Русский флот был единственным в этом отношении, и история кортика должна быть очень интересна. Портупея была шелковая, с львиными головами, а вместо бляхи – змея, изогну­тая наподобие французской буквы “S”. Предположительное объяснение дано в главе о национальном флаге.

Позже наш кортик был подарен государем императором Николаем II кайзеру Вильгельму II и германскому флоту от имени русского флота. Взамен этого кайзер Вильгельм подарил рус­скому флоту серебряный шарф.

Кроме германского флота, наш кортик еще в 80-х годах был заимствован от нас японским флотом. Но там несколько изменили его наружный вид, японизировали его, сделав похожим на самурайскую саблю.

Сами мы заимствовали от американского флота наш сюртук, который значился в правилах о форме одежды, как “сюртук гражданского образца”. По преданию, существовавшему в старые времена, введен он был по примеру американского флота в начале царствования императора Александра II. Наш синий пятипуговный китель тоже в конце концов американского образца; сами они от него отказались после мировой войны, приняв английскую тужурку. Скопирован он был сначала японцами, а после японской войны и нами. Надо сказать правду, что, хотя и введен он был по желанию плавающего состава нашего флота, но офицерство наше выглядело в этих кителях не так, как это было желательно – слишком уж затрапезно. В смысле упрощения офицерской формы есть какая-то неуловимая черта, которую переходить нельзя. В наружном виде начальника, в руках которого в критическую минуту может оказаться решение вопроса о жизни или смерти людей, которых он ведет навстречу опасности, должно быть что-то, что бы выделяло его из числа простых смертных. Эта военная истина была выработана тысячи лет тому назад и пренебрегать ею нельзя.

 

Обычай ношения орденов на левой стороне груди

Военными всех наций ордена носятся на левой стороне гру­ди. Делается это в силу обычая, пришедшего со времен крестоносцев. Они носили почетный знак своего ордена на левой стороне: таким образом он был ближе к сердцу, а так как щит носился на левой руке, то знак ордена (и сердце) был лучше защищен.

 

Погоны и эполеты

Происхождение наплечного знака – погона – идет также со времен крестоносцев, как составная часть лат, предохранявших плечо бойца от сабельного удара. Гусарские полки настоящих дней в Англии имеют на плечах род погона (эполета), сделанного из металлической сетки, кольчуги. Эполеты наших уланских полков – чешуйчатые и также напоминают латы. Во многих ка­валерийских частях было в обычае иметь погон в виде стальной пластинки, обшитой галуном. Эполеты своим возникновением обязаны Франции и в первоначальном виде были представлены пучком лент. С течением времени погоны потеряли свое пер­воначальное назначение и стали внешним знаком, символом вла­сти. Вот в силу чего был так дорог погон истинному офицеру и в силу чего разрушители империи убрали его.

 

Церемония перехода кораблем линии экватора

Церемония перехода линии экватора есть комедия-фарс, со­блюдаемая в силу морского обычая как на военных, так и на ком­мерческих судах всех наций с целью дать развлечение команде, нарушить монотонность долгого перехода. С течением времени и благодаря отсутствию долгих плаваний детали этого морского обычая отчасти утеряны, отчасти изменены. Мы сделаем исто­рическое освещение этой церемонии, а потом дадим порядок выполнения ее на клипере “Крейсер” во время кругосветного плавания его в 1888-1891 годах. Описание церемонии сделано пла­вавшим тогда на клипере и поныне здравствующим вице-адми­ралом       В.Н. Давидович-Нащинским.

Церемония перехода какой-либо определенной параллели на­столько стара, что первоначальное возникновение ее теряется в глубокой древности. Исторически доказано, что эта церемония была в обычае задолго до того времени, как суда впервые пере­секли 30-ю параллель и прошли через Гибралтарский пролив. По своей идее это было испытание новичков в морской службе в предстоящей им тяжелой, полной лишений службе на море. Ис­тория указывает, что уже викинги, пересекая некоторые параллели, исполняли этот обычай. Весьма возможно, что они и были создателями этого обычая.    В первые дни мореплавания эта цере­мония совершалась с благоговением и полным уважением к мифологическому богу Нептуну – владыке морей и морских стихий, во что тогда искренне верили моряки.

И в настоящие дни его величество Нептун есть главное лице церемонии-обычая. Те, кто раньше уже переходили экватор, называются шелбаками, или, как это называлось на флоте у нас, бывалыми-солеными. Обычно шелбаки сохраняли выданное им Нептуном удостоверение, как доказательство своего морского опыта.          В переводе на русский язык удостоверение было таким:

“Всем русалкам, сиренам, змеям морским, китам, акулам, дельфинам, скатам, угрям, пиявкам, лобстерам, крабам и ракам, а также и всем многим другим нашим верноподданным.

… (имя) … найден нами достойным быть сопричисленным к нашим верноподданным старым шелбакам, как пересекший экватор и подвергшийся крещению морской соленой водою с посвящением в орден океанских глубин.

Нептун

Владыка морей и океанов и морских стихий.

(Широта и долгота) … час утра, месяц, число и год.

Национальность и имя судна”.

В ночь перед предстоящим утром (официальным) перехода экватора по обычаю на борту судна появляется посланник Нептуна Деви Джонс с письмом к командиру, в котором Нептун указывает время, когда он хочет, чтобы судно легло в дрейф или остановилось для принятия его на борт. Появление Деви происходит в темноте, он вылезает из-за борта на носу, соответствующе одетым и мокрым. Проходит к мостику, где происходит следующий разговор:

Деви Джонс: – На корабле (обращаясь к вахтенному начальнику).

Вахтенный начальник: – Есть на корабле!

Д. Д.: – Что это за судно и какой курс?

В. нач.: – (Сообщает имя, национальность корабля и курс.)

Д. Д.: – Прекрасно! Я ожидал вашего прихода. Доложите командиру, что я, Деви Джонс, имею письмо к нему от Нептуна, владыки морей и океанов и повелителя над морскими стихиями.

В. Н. Докладывает командиру, а затем обращается к посланнику: – Пожалуйте, командир ждет вас.

Если прием происходит на шканцах, команде разрешается сопровождать туда посланца Нептуна.

Ком.: – Добро пожаловать, Деви Джонс.

Д. Д. – Приношу поздравление с благополучным приходом в наши воды. Давно не видел вас здесь.

Ком. – Да, я был здесь в последний раз… (указывает время).

Д. Д.: – Я имею письмо к вам от Нептуна и прошу разрешения прочесть его команде.

Ком. – Хорошо, читайте.

Обычная форма письма:

“Командиру корабля … вошедшему в мои владения.

Прошу разрешить моему морскому министру и посланцу Деви Джон­су объявить команде мое нижеследующее повеление:

“Внимание! Вы не соленые мужики-землеробы. Я повелеваю вам предстать завтра предо мною и моим двором для посвящения в тайны моей империи. В случае отказа вы будете отданы в пищу акулам, китам, осьминогам, лягушкам и всему подводному царству нашему, которые ото­рвут ваши головы и растерзают тела, как предупреждение наше для всех, пытающихся войти во владения наши без разрешения.

Вы все обвиняетесь также в том, что задели килем за крышу двор­ца нашего, и за это вы откупитесь либо будете подвергнуты наказанию по нашему усмотрению.

Нептун”.

 

По окончании чтения письма командир объявляет Деви:

– Хорошо, будем ждать вас… (и указывает час).

На следующий день, когда все готово к принятию Нептуна, старший штурман объявляет судно на экваторе. Это служит сиг­налом для появления сначала Деви, а затем и Нептуна со свитой. Процессия встречается вахтенным начальником. Нептун обращается к Деви:

– Прекрасное судно и хорошо содержащееся, но какая масса землеробов, я почти не вижу моряков!

В. Н.: – Командир ждет вас.

Медленно, сопровождаемая командой, процессия движется            к шканцам, причем Нептун изощряется в остроумии, обращаясь          к разным матросам.

Ком.: – Привет моряка Нептуну, владыке морей! Рад видеть вас всех у себя на борту.

Нептун: – Я также рад побывать на корабле великой страны… Позвольте мне представить вам моего штурмана, который будет вести корабль в течение моего пребывания здесь, и затем, с ва­шего разрешения, я приступлю к обряду обращения землеробов в моряков.

Ком.: – Хорошо. Я согласен с вами, что у меня есть на кораб­ле молодежь, еще не вступавшая во владения ваши, но я убежден, что вы снизойдете к молодости и не будете слиш­ком строги.

Нептун: – Нет, я буду строг донельзя.

Далее Нептун занимает специально приготовленный для него и его супруги трон, и начи­нается крещение морской водой, начиная с молодых офицеров.

Обычный состав труппы: Нептун, его супруга Амфитрида, их сын, морской министр Деви Джонс, штурман, вахтенный начальник, судьи, адвокаты, брадобрей, доктор, полиция, медве­ди.

Приведем теперь описание церемонии перехода экватора, имевшей место на клипере “Крейсер” в славную парусно-паро­вую эпоху русского флота.

Разрешение церемонии зависело, конечно, от командира. В этом случае команда заранее к ней готовилась, выбирая дей­ствующих лиц и изощряя остроумие для ролей матросов, которые будут актерами в комической церемонии перехода корабля в южное полушарие через экватор. Обычно эта церемония приурочивалась к 9-11 часам утра. Начиналось это еще до 8 часов утра, после обычной приборки, когда старший офицер разрешал действующим лицам готовиться. Передняя часть палубы отделялась от шканцев брезентами; за ними готовились действующие лица, а прочая команда, кроме вахтенных, должна была быть либо в кормовой части судна, либо внизу под палубой в жилых помещениях. На шканцы выносили и растягивали большой запасной парус. Его шкаторины приподнимались. В этот парус нака­чивалась все время при помощи помпы из-за борта вода. Это готовилась “купель” для крещения новичков, ранее через эква­тор не переходивших. В 9 часов утра вызывали всех наверх “че­рез экватор плыть”. Комедия начиналась с того, что из-за борта по штормтрапу на мостик взбирался посланник Нептуна, подводного царя (соответственно загримированный и по голому телу раскрашенный матрос). Он обращался командиру: “Какой державе принадлежит корабль, который задел килем за крышу двор­ца его величества водяного царя Нептуна?” Командир отвечал, что это корабль Русского императорского флота “Крейсер”. “Откуда и куда это судно идет?” Командир давал ответ. “За поломку крыши дворца и за переход через владения водяного царя согласны ли вы, командир, уплатить дань Нептуну?” Ко­мандир отвечал согласием. Обращаясь затем к офицерам, послан­ник спрашивал, согласны ли они уплатить дань Нептуну, чтобы водяной царь даровал попутные ветры и благополучное плавание. Офицеры соглашались. “Хорошо, – продолжал посланник, – дань Нептун желает получить лично, для чего сам сейчас прибудет сюда”. Брезенты, отделявшие переднюю часть судна, убирались, и оттуда появлялась процессия царя Нептуна со свитой (все, конечно, матросы). Нептун в золотой короне на голове, с бородой из ворсы, с трезубцем, в драпировке из сигнальных фла­гов, со штаб-офицерскими эполетами на плечах, сидел на лафете десантной пушки на колесах. Лафет везла раскрашенная масляной краской голая свита Нептуна, рядом с ним сидела царица, соответственно одетая, с плачущим сыночком в пеленках. Роль последнего выполнял живой поросенок. Нептун слезал со своей колесницы и вместе с царицей пересаживался на специально устроенный трон, возвышавшийся около купели на шканцах. Тогда начиналась самая комедия, состоявшая из разговоров Нептуна с офицерами и командой. Тут-то и проявлялось остроумие разговаривающих под общий хохот всех присутствующих свидетелей церемонии, а затем начиналось крещение новичков, раньше не побывавших в южном полушарии. Крещение состояло в намыливании голов новичков по очереди помощью с большой малярной кисти, бритья с помощью громадной деревянной бритвы, а затем бросания новичка в купель, где его погружали непременно с го­ловой, чтобы он “хлебнул соленой воды”. Сначала крестили новичков-офицеров, а затем команду. Бывалые офицеры, чтобы их также не бросили в купель, откупались посулами чарки Нептуну, а с новичков откуп не брался. Купали их всех не раздетых, беспощадно и добросовестно (особенно тех, кто помоложе). Избежать крещения никто не мог. Прятавшихся новичков отыскивали и под общий смех насильно крестили водой экватора. Комедия кончалась в 10 часов 45 минут утра, когда боцман представлял пробу обеда команды в сопровождении кока и баталер в сопро­вождении своего юнги выносил на шканцы ендову с ромом. По случаю перехода через экватор вся команда получала как дань от командира и бывалых офицеров по чарке сверх положенной, а Нептуну и его свите – по две. День перехода через экватор считался праздничным, работ и учений не производилось. После обеда и отдыха начинались игры команды “в рыбку”, “в шубу”, ловля зубами без помощи рук плавающей в соленой воде свечки; бой подушками, сидя верхом на круглом бревне.

Упоминаемые игры пришли к нам из далекого-далекого прошлого английского флота со времен плавания Дрэка. Нам лично пришлось не только видеть, но и играть в них в кадетские годы плавания на “Князе Пожарском” и последний раз уже офицером на том же самом клипере “Крейсер” в 1905 году.

 

Церемония выдачи вина команде

В старое доброе время во всех флотах, как военных, так и коммерческих, было обычаем (традицией) награждать команду за выполнение какой-либо особенно тяжелой или рискованной работы чаркой рома, разбавленного водой и носящего в море название “грога”. Церемония такого награждения носила название “splicing main brase”, что в переводе на русский язык будет “наложить сплесень на грота-брас”, то есть соединить поврежден­ный или порванный брас главной наибольшей реи (каковой была грота-рея).

Англичане упорно держатся своих старых традиций, и это вполне разумно, уже во время великой войны мы имели до­казательство верности старым традициям. В день объявления мира 11 ноября 1918 года адмирал Битти, командующий союз­ным флотом в Розит-Бей, сделал флоту сигнал “Мир заключен в 11 часов дня в понедельник и обычай на службе его величества – праздновать это событие методом “splicing main brase”, что и должно быть исполнено на всех судах сегодня в 19 часов”.

Регулярная выдача вина команде перед обедом и ужином про­изводилась у нас со дня создания флота императором Петром Великим и по форме производства церемонии является точной копией английской. Разница только в том, что у нас вино выносилось в ендове – специальном большом медном сосуде, луже­ном внутри, по рисунку и форме древнерусского стиля. У англи­чан вино выносится в деревянной кадушке с основанием более широким, чем верхняя часть, полированной извне и обитой ря­дом ярко начищенных медных обручей. На кадушке надписи: сверху – “grog”, несколько ниже – “King” и еще ниже – “God bless him”. В этих словах, помимо подчеркнутого напоминания о главе флота, есть также указание на традиционный тост в кают-компании корабля перед началом каждого обеда, который всегда начинается поднятием бокала с вином и произнесением все­ми, сидя, слова “king”.

Порядок выдачи вина и сопровождающая его церемония в деталях одинакова как у нас, так и у англичан. У нас эта церемония производилась следующим образом. За 15 минут до обеда с вахты дается приказание “вино достать”. По этой команде караульный начальник получает от старшего офицера ключи от ахтер-люка и в сопровождении вахтенного офицера, баталера и баталерского юнги открывает ахтер-люк. Баталер наполняет ендову вином из бочки. Ахтер-люк закрывается, и процессия идет на шкафут, где и ждет следующей команды “вино наверх”, даваемой за 5 минут до обеда. Вино выносится на шканцы, устанавливается на особом табурете, покры­том чистой парусиновой подстилкой. На верхний открытый край ендовы кладется чистая дубовая дощечка, а на нее чарка. Форма чарки – также в старом русском стиле. По команде “к вину и обедать” все имеющие дудки делают первый предварительный, призывной сигнал. По этому сигналу все унтер-офицеры и боцманы располагаются вокруг ендовы, имея ее в центре, и по ко­манде старшего боцмана делают одновременный, троекратно повторяемый сигнал дудками, очень красивый и музыкальный. После этого в порядке старшинства, начиная с боцмана, каждый с почтительно-торжественным лицом подходит к ендове, зачерпывает вино и, подставляя ладонь левой руки под чарку, чтобы ни одна капля не упала на палубу, с чувством полного блажен­ства на лице медленно ее выпивает. Интересно при этом отме­тить тот факт, что каждый, подходя, снимает фуражку и пьет чарку с непокрытой головой. Делается это в силу постоянного обычая отдания уважения шканцам и флагу. Баталер отмечает в книге всякого выпившего чарку.

У нас выдача чарки упразднена сравнительно недавно, в уступку духу времени, в силу будто бы того, что этим люди приучаются к постоянному потреблению вина. Это совершенно неверно. Пьет чарку очень малый процент команды, большинство же предпочитает получать деньгами – восемь копеек в день, что в месяц составляет 2 рубля 40 копеек. Табак также отпускался от казны, но не натурой, а деньгами по 12 копеек в месяц. Те же, кто пьют, все равно пить будут, пожалуй, даже больше, стараясь наверстать все в один съезд на берег. Церемония же раздачи вина, как вообще всякая церемония, не только дорога моряку, как традиция, но важна и тем, что является укреплением дисциплины, хотя бы уже потому, что лишний раз напоминает об основе дисциплины, понятии о старшинстве, напоминает о шканцах. Кроме того, упразднение чарки лишает офицера возможности наградить матроса так, как это делалось столетия. Чарка упраздне­на, но чарочные деньги остались. Всякому, даже неморяку, ясно, что в награде чаркой или 8-ю копейками по существу разница большая. Этим же уменьшается значение закона, запрещающего нижнему чину брать награду деньгами.

Контр-адмирал Г.И. Бутаков вспоминает, что после отмены чарки один матрос на “Дмитрии Донском” сказал ему: “Эх, ваше высокоблагородие, ведь мы за чарку служим!»

Морская служба это – непрерывный ряд мелочей, тесно свя­занных друг с другом в силу особенности условий жизни, и вся­кое упущение, казалось бы, даже самой незначительной мелочи, всегда в конце концов чревато серьезными последствиями.

 

Присяга и связанные с нею обычаи

Обычай поднятия руки и взора кверху, к небесам, во время дачи присяги, клятвы – весьма древний обычай; дающий клятву всегда обнажал голову.

Позже, с приходом христианства, клятву давали, положа пальцы правой руки на Библию и держа их на ней все время произнесения формулы присяги. По окончании клятвы, она скреплялась целованием Библии.

В некоторых странах, как, например, в Соединенных Штатах Америки, об­ряд принесения клятвы на Библии сохранился в армии и флоте, но заменен во всех других случаях простым поднятием кверху правой руки при обнаженной голове.

Обычай снятия перчатки с правой руки во время принесения присяги идет из далекого прошлого Англии. Там в те дни пре­ступники клеймились на кисти правой руки и снятие правой пер­чатки было наружным указанием, что у дающего клятву не было преступного прошлого.

 

Обычай производства трех залпов при погребении

Назначение залпов, как это мы уже видели, по старому поверию есть обряд отогнания дьявола, чтобы не вошел он в сердце человека.

Еще до изобретения огнестрельного оружия число 3 имело мистическое значение и употреблялось в Древнем Риме на похо­ронных ритуалах. Так, например, до зарывания покойника сна­чала бросалась в могилу три раза земля и родственники умерше­го при этом произносили три раза имя погребенного. Уходя до­мой, они три раза произносили слово “vale”, то есть “прощай”.

Числа 3, 5 и 7 имели таинственное мистическое значение еще задолго до начала римской цивилизации, и в настоящей жизни мы имеем достаточно уцелевших примеров значения числа 3. Например, три грации, три ведьмы в Макбете, три карты в “Пи­ковой даме”; частое употребление числа 3 в масонских ритуа­лах; три раза “ура” и, наконец, чисто военный обряд (традиция) вызывать на вечерней поверке давно умершего, но честно исполнившего свой долг перед Родиной солдата, троекратно перед фронтом. Этот обычай исполнялся в некоторых наших полках и впервые введен был императором Наполеоном.

 

Моряки как профессиональная каста

Многое в моряках непонятно постоянно живущему на суше, и особенно – его легкомысленное отношение к тяжелым трудом зарабатываемым деньгам, далеко небольшим, его поведение на берегу и многое-многое другое.

Моряк-профессионал вырабатывается как таковой под действием многих влияний, как, например: ряд поверий (в общежитии называемых предрассудками), ряд морских легенд, ряд морских обычаев, общих всем служащим на море истинным морякам, своеобразный уклад жизни, действие окружающей среды, собственному, весьма выразительному, но не всегда печатному морскому языку, песням, играм и прочее. Все это очень интересно, и об этом можно составить целую книгу. В нашем труде мы коснемся этого вопроса слегка, чтобы не оставить такого важного отдела не освещенным.

Поверия-предрассудки

Причиной образования ряда поверий являются наблюдения над разными явлениями природы, сделанные моряками всех наций с первых дней мореплавания. Многое стало предрассудком в силу совпадения момента проявления скрытых сил природы с каким-либо несчастьем с судном или членом его экипажа. Много рассказывается чудесного в силу свойственного природе человека желания преувеличить, особенно когда бывалый-соленый моряк начнет свои повествования о долгих походах и случаях, имевших место, этих, так сказать, морских “охотничьих” рассказов. Тома написаны о морских предрассудках, начиная с похода аргонавтов, легенды о плавающей скале-острове, легенды о Летучем голландце и кончая татуировкой современных матросов (например, изображение свиньи на ноге, предохраняющее от возможности утонуть).

Такие чисто морские явления природы, как водяные смерчи, фосфоресценция воды, огни святого Эльма, ветры, штормы, морские чудовища и прочее, не могли не создать большого числа легенд, поверий и обычаев, как и при помощи чего можно избежать их ужасного действия.

К числу таких поверий в Англии принадлежит невозможность выхода в море в пятницу, и тем более в пятницу 13-го числа. Между прочим, 13-е число часто приходится именно на пятницу. В Рос­сии роль пятницы отводится понедельнику и 13-е число также не в почете. Мы приведем еще несколько поверий, которые русски­ми моряками соблюдаются инстинктивно в силу обычая: нельзя дать закурить трем лицам от одной и той же спички, ибо тогда один из прикуривших обязательно скоро умрет; нельзя свистать на палубе, этим накликается шторм; поскреби мачту, если, лежа в штиле, хочешь ветра.

Адмирал Коломейцов указывает еще на одно поверие. Во время штиля, чтобы получить ветер, надо было написать на клоч­ке бумаги имена десяти лиц, обладающих лысыми головами, выбросить бумажку за борт и скрести ногтями мачту, слегка по­свистывая… Вскоре паруса наполнялись ветром.

К разряду таких поверий должны быть отнесены и поговорки “Если дождик перед ветром – потравите марса-фалы” и “Если дождик после ветра – выбирайте снова их”.

Было также в обычае русского флота при проходе траверза южного Гогландского маяка бросать Нептуну мелкую монету как дань за благополучное дальнейшее плавание, в особенности если корабль шел в дальний вояж.

Интересен свято соблюдаемый обычай во всех флотах, явив­шийся результатом драконовых мер наказания в далеком про­шлом, а именно, признание неприкосновенности сундука и че­модана, в котором моряк хранит свое несложное имущество; от­сюда ненадобность замка, полное отсутствие воровства в своей матросской среде. Стянуть же у офицера – это другое дело.

К большому нашему огорчению, мы должны оговориться и выделить матроса русского военного флота эпохи броненосного флота из этого общего правила. Случаи кражи в матросской среде на кораблях русского флота были далеко не единичны и особенно на судах внутреннего плавания. Мы объясняем это не только общим падением морали после японской войны, но и отсут­ствием правильного воспитания матроса, отсутствием того, что мы называем собирательным именем “школы морской жизни”.

Таким же общим международным морским обычаем являет­ся признание превосходства кормы корабля перед его носом. Бак это – дом матроса, и офицер там бывает только по службе; офи­цер дома – на юте, и туда матрос не допускается. Этот необходимый морской обычай-традиция есть одна из основ дисциплины, особенно на коммерческих судах. На этом обычае, строго гово­ря, в коммерческом флоте держится все.

Старый моряк – строгий противник убийства чаек и вообще всякой морской птицы. Идет это также из далекого прошлого и является результатом веры, что душа погибшего моряка переселяется в морскую птицу. Существующий и поныне обы­чай татуировки креста на руке также очень древний, и основани­ем для него является желание моряка быть погребенным, как христианину, в случае кораблекрушения и выброса его тела на берег.

Очень интересен обычай, связанный со склянками. Что зна­чит “бить склянки”? В давно прошедшие времена время в море учитывалось песочными часами, то есть специальным стеклянным прибором, состоящим из двух конусов, соединенных небольшим каналом друг с другом. Количество песка и диаметр канала были рассчитаны так, чтобы время, потребное на полную пересыпку песка из одного конуса в другой, было бы точно равно одной минуте и получасу и больше, вплоть до одного часа, в зависимо­сти от назначения. Прибор назывался склянка. Юнга ставился на вахту к таким часам и всякий раз, когда проходило полчаса, переворачивал склянку, ударял в судовой колокол, бежал на па­лубу и громко кричал: “Один час прошел в два поворота, и боль­ше пройдет, если будет Господня воля. Помолимся Богу дать нам хороший поход и Ей, Матери Божией, Защитнице нашей, уберечь нас от откачивания воды помпами и других несчастий. Впереди – Агой”. Вахта на носу повторяла, что он сказал, и прика­зывала ему прочесть “Отче Наш”.

Выражения “бить склянки”, “восемь бить” и прочие употребляются на судах и поныне. Как мы видели, учет времени произ­водился песочными часами и каждому повороту получасовой склянки соответствовал один удар в колокол, таким образом, первый полный час – два удара и так далее; четыре часа, то есть продол­жительность вахты – восемь ударов или восемь склянок.

Только в Британском флоте есть особенность. Последняя дневная вахта с 4 до 8 вечера делится на две двухчасовые полу­вахты, называемые собачьими, или просто собаками. Такое деление делается потому, что, неся службу 4 часа и идя вниз на 4 часа, люди могли бы чередоваться и не нести службу всегда в одни и те же часы. Таким образом, отбивая склянки после 4 дня, следуют общему правилу первые два часа, кончая их четырьмя ударами, затем опять начинают с одного удара, приходящегося на 6.30 вечера, но кончают вахту в 8 часов восемью склянка­ми. Введено это было в английском флоте также и потому, что начало одного бунта было назначено в “пять склянок”, и своев­ременное изменение счета ударов парализовало сигнал общего восстания, и бунт был предотвращен.

Из всех легенд наиболее интересной является легенда о Ле­тучем голландце. Героем этой легенды является некто Ван дер Декен, шкипер торгового голландского корабля-парусника. Долгие, упорные, противные ветры не давали ему возможности обо­гнуть мыс Горн и держали его в тяжелых зимних условиях пла­вания уже довольно долгое время. Все попытки обогнуть мыс Горн были тщетны. Обозленный Ван дер Декен позволил себе поносить имя Господа Бога и заявить, что, несмотря на все, он все же Горн обогнет, даже если ему придется плыть до второго пришествия. И в ответ на богохульство его неизвестно откуда раздался страшный голос: “Да будет так – плыви!” И до сих пор старается он обогнуть мыс Горн, но все тщетно. Та же легенда говорит, что иногда суда встречают его и что это всегда не к добру. Иногда даже будто бы ужасный голландец поднимается на палубу встречных судов для передачи писем домой. Так рассказывают эту легенду, украшая и варьируя в зависимости от воображения рассказчика и уровня восприимчивости слушателей.

Международное морское братство признает превосходство моряка-британца, презрительно относясь к итальянцам, португальцам и испанцам, окрещивая их общим именем Грязного Дего. На русского финна всегда смотрели, как на колдуна. Моряки верят в их мистическую силу, их боятся, а потому стараются так или иначе ублажить. На Русском императорском флоте финны пользовались репутацией носителей всякого рода суеверий*. Объяснение этому надо искать в том, что мальчик-финн уже с раннего детства работал на лайбах и находился в грубой суеверной среде взрослых. Но вместе с тем финны отличные моряки и являются единственной нацией, которая держится еще парусов, собрав у себя в Мариенхаме, на Алландских островах, все лучшее, уцелевшее из парусной эпохи; перевозя несрочные грузы угля и зерна из Австралии в Англию и обратно, они находят работу, благодаря дешевизне фрахта.

Большое влияние на крепость и живучесть поверий оказывают случаи морских трагедий, гибели судов со всем экипажем, в рассказах, всегда окутанных мистической тайной. Перечислять все случаи – значит написать несколько книг. Укажем только на случай таинственного исчезновения со всем экипажем датского учебного судна “Копенгаген” три-четыре года тому назад и случай из жизни нашего флота – гибель шхуны “Крейсерок” у берегов Сахалина и клипера “Опричник” в Индийском океане.

 

Морской язык

Отчетливость морской службы, необходимость короткого и ясного приказания делают то, что долго пробывший на море в среде моряков усваивает особый, палубе корабля и морю при­своенный, весьма образный и выразительный язык и манеру од­ним словом выразить то, что для берегового жителя требует це­лой фразы.

Замечательным словом по массе применения и практическо­го приложения является прилагательное “чистый” и другие формы его, как, например: “чище”, “вчистую”, “чисто” и прочие. Да­дим несколько примеров морского языка. “Вчистую” – значит выйти в запас, в отставку. “Чисто за кормой” – значит, что нет ничего, что могло бы помешать дать задний ход. “Чище выровняться” – подравнять строй, соблюсти интервалы. “Держать что-либо чистым” – значит иметь гото­выми к употреблению в любую минуту. Приведем еще несколь­ко специфических морских выражений. “Отсвистать” – означает окончить, прекратить, а рассказчику – перестать врать. “Пустая бутылка” – покойник. Степени опьянения: “под триселями” – слегка выпивши, “под зарифленными марселями” – серьезнее, слегка покачиваясь; “отдал якорь” – свалился. “Отдать якорь” – также значит где-либо плотно обосноваться, устроиться. “Прой­ти под ветром” – счастливо избежать опасности, обычно встре­чи строгого начальника на берегу. “Показать корму” – удрать. “Лечь в дрейф” – отдать себя на милость. “Запеленговать” – что-либо отметить, например, запеленговать девицу – значит обратить на нее особенное внимание. “Привести” – стараться завести знакомство. “Серый” – неопытный, молодой по службе. “Трюм-вейн” – скверное вино, командная водка. “Потрави немного” – завравшемуся рассказчику. “Разрезная бизань” – детские нижние штанишки с прорезью. “Порта откинуть” – расстегнуть брю­ки морского образца.

Для полноты показания красочности к образности морского языка приведем письмо старого моряка эпохи парусно-парового флота к своему бывшему однокашнику, сообщенное г. Веденевым на страницах “Морского журнала”:

“Вот тебе, дружище, выписка из шканечного журнала моего крей­серства по океану жизни и поприщу службы. Со вступлением моим под паруса офицерского звания служба благоприятствовала попутными вет­рами. Несмотря на риф-марсельные подчас отношения начальства, я никогда не ложился в дрейф перед протекцией, а только правил по румбу долга, пеленгуя законы. Так валял я под гротом, фоком и брамселями по 12 узлов до самого штаб-офицерского ранга. За это время я правил все должности, начав с вахтенного офицера вплоть до командира корабля включительно. Совершил два кругосветных вояжа и много заграничных и внутренних кампаний и исполнил всякие цензы. Затем служба моя заш­тилела в качестве флаг-офицера адмирала Беллинсгаузена (Быть флаг-офицером Беллинсгаузена, памятник которому в Кронштадте, – значит не плавать. – Прим. авт.). И я оттуда стал лавировать по семейным портам. И вот в одном таком порту я встретил яхточку с белоснеж­ными парусами, с прекрасно выправленным рангоутом и имеющую, как я узнал, необходимый в целях остойчивости балласт приданого. Яхточка мне очень понравилась. Мне захотелось перевести ее на мой меридиан и взять на абордаж. Но где моя смелость? Куда девалась отвага, когда сердце забило тревогу? Я повернул овер-штаг, привел в крутой бейде-винд, лег контра-галсом и сделал по яхточке залп предложения руки и сердца. Можешь себе представить мою радость, яхточка подняла сиг­нал “флаг согласия” и сдалась без боя. И вот я справил адмиральский час моего благополучия, стал фертоинг близ Васильевского острова, затем втянулся в гавань отставки и разоружил свой морской мундир. Теперь я давно не сидел на экваторе (без денег. – Прим. авт.), а от спокойной жизни кор­пус мой принимает понемногу более крутые обводы, да и яхточка пре­вратилась уже в целый фрегат. На лето мы лавируем в зелень, ведя на баштове мелкие гребные суда с разрезной бизанью собственной постройки. Оглядываясь на струю кильватера, я с удовольствием вспоминаю пройденный курс жизни и службы и без страха смотрю с полубака впе­ред на время, когда придется отправиться ниже земной ватерлинии на вечную зимовку”.

 

Песни и игры

Историческое исследование показывает, что песня, как средство для облегчения работы и создания такта при гребле или во­обще при массовой тяжелой работе, имела место в глубокой ста­рине. Песня была широко распространена в Китае (на больших джонках), существует предположение, что оттуда она была за­имствована моряками коммерческих судов, в особенности в эпо­ху клиперов, как английских, так и американских. С другой сто­роны, известно, что задолго до появления в китайских водах кли­перов пение было уже в обычае у европейских моряков. Весьма вероятно, что матросы древних египтян и финикиян работали под песню. Иногда это пение носило характер заклинания. Джеймс в своей “History of the Royal Navy” сообщает отрывок из жур­нальных записок англичанина времен царствования Генриха VIII, в котором приведены заклинания, произносившиеся нараспев матросами при съемке с якоря.

Имея одну и ту же цель – облегчение работы – песни эти были двоякого рода Так, например, при выхаживании якоря ручным шпилем песня состояла из припева, заводимого одним и затем подхватываемого всеми в такт медленному шагу идущих на вым­бовках вокруг шпиля людей. Другого рода песня состояла из ряда возгласов и употреблялась тогда, когда тяга производилась тол­чками, рывками, то есть обтягивая до места ту или другую снасть.

Нам очень легко представить себе эти песни, стоит только вспомнить знаменитую русскую “Дубинушку”; она соединяла в себе обе морские песни по характеру. По содержанию морские песни были так же мало цензурны и полны грубого юмора, как и наша пресловутая “Дубинушка”.

У нас на императорском флоте ничего подобного не было уже потому, что первое и строжайшее требование состояло в соблюдении при работе на корабле совершенной тишины. При авральных работах, при вызове всех наверх только команды стар­шего офицера и дудки боцманов нарушали тишину. Такт давался дудкой, подсвистывавшей шаг выбирающих тали, гини или ходящих вокруг шпиля или особым присвистом, употреблявшимся при работе рывками.

Русский матрос любил петь и пел в положенные на то часы, обычно с 6 до 7 часов 30 минут вечера, с чувством и большим подъемом. Эти “баковые концерты” были очень популярны и командой любимы. Во время заграничных плаваний неоднократно можно было наблюдать, как десятки всякого рода шлюпок окружают русский военный корабль, стоящий где-нибудь в тропиках или в Средиземном море, и туземцы награждают русских матросов за чудное пение и музыкальность чуждых им мотивов. Бывали даже случаи, когда с берега приходили запросы о том, будет ли концерт (пение команды) сегодня ночью. Команда это знала и охотно шла навстречу, иногда балуя свою аудиторию хорошей музыкой балалаечного оркестра. Эпоха парусно-парового фло­та особенно славилась этим, и тогда же были созданы дошедшие еще до наших времен русские морские профессиональные песни, как, например, “Фрегат “Минин”. В этой песне бесхитростно опи­сывается шторм: “А наш фрегат “Минин” под ветер валит, фор-марсель полощет, бизань не стоит” – ряд произведенных работ и действия отдельных лиц служебного персонала. К несчастию, ничего целого в памяти не сохранилось. Этой песнью почти всегда начинался баковый концерт.

Как правило, матрос не любил военных солдатских хоровых песен и пел их только по принуждению. Он любил свою морскую или песни родных мест. Между прочим, хоровую песню “Нелюдимо наше море” отказывался петь совершенно, говоря, что петь ее в море нехорошо.

Большое влияние на характер песен оказывали сами испол­нители. Если было в команде много хохлов, процветали “Ревет и стонет Днепр широкий” или “Гей, там убили”; были русаки – “Среди долины ровныя”; попадались сибиряки, тогда лилась широкая, звучная, полная собственного достоинства песня сибиряка-пионера, отвечающая полностью сибирской поговорке: “Сто верст –           не расстояние, десять рублей – не деньги”.

Ушел матрос-парусник, и с ним ушла морская песня моряка-профессионала. Появилась песня более современная, отдающая копотью завода. Дух времени сказался и здесь. Современный матрос лишен романтизма, он – квалифицированный специалист. Об отмеченных вице-адмиралом Давидовичем-Нащинским в его “Воспоминаниях” играх “в рыбку”, “шубу шить” и других, нам пришлось не только слышать, но и играть в них на “Князе Пожарском”, благодаря старожилу боцману Рыба. Сделаем опи­сание этих бесхитростных игр.

 

Рыбка

Игра состояла в том, что матрос подвязывался петлей, взя­той вокруг поясницы, к горденю, закрепленному на верхней час­ти фок-вант, так, что он мог не только свободно стоять, но и двигаться шага на три в любом направлении. Четвертый шаг уже поднимал его в воздух. Он и был “рыбкой”. Ему давали жгут, удар которого кого бы то ни было из окружающих освобождал “рыбку” от сидения в петле, и получивший удар становился “рыб­кой”. “Рыбку” кольцом окружала команда, в распоряжении ко­торой также был один жгут для поощрения “рыбки”. Жгут все время передавался от одного к другому. Умелое поощрение “рыб­ки”, промахи “рыбки” и ряд острот и зубоскальства делали игру очень веселой, и команда играла в нее очень охотно.

 

Шубу шить

Тоже очень популярная и оживленная игра. В круг садилось от 30 до 50 матросов, вплотную один к другому, с согнутыми коле­нями так, чтобы оставалось под ними пространство для переда­чи жгута. Колени сидящих и вся внутренность круга покрывалась брезентом. В центр сажалась “шуба” – очередной матрос. Его вся­чески поощряли, как словами, так и жгутом, заставляя найти жгут, и так, чтобы не сдернуть парусины, а запуская руки под колени. Были специалисты-ловкачи, которые обычно и садились в круг, начиная игру. Они быстро сажали в круг намеченную жертву, неуклюжего увальня – молодого матроса, и тогда начиналось “шитье шубы” на его спине. Советы, поощрения, остроты окружающих еще более усиливали интерес. Были и такие, которые избегали играть, их неожиданно бросали в круг и иногда добавляли еще лишний жгут, и тогда игра достигала своего апогея.

 

Свечка

Несколько кусков сальной свечки бросалось в большой бак или кадушку, наполненную до половины соленой морской во­дой. Игра состояла в том, чтобы выловить свечку губами и вы­нуть из воды. Это своего рода искусство требовало большого навыка, и выловить свечку было далеко не так легко, как это ка­жется.

 

Бой подушками

Хорошо оструганное, полированное круглое бревно укреплялось фута на три от палубы, и по сторонам его клались матра­сы. На него верхом, лицом друг к другу, на расстояние вытяну­той руки садились два играющих. Каждому давался мешок, на­битый паклей. Цель – сбить противника и остаться сидеть само­му; главное, конечно, остроты и замечания толпы.

Так проводил часы отдыха и забав наш славный матрос эпо­хи парусно-парового флота. Теперь этого больше нет.

 

Татуировка

Обычай татуировки имеет длинную и интересную историю, с которой стоит, хотя бы кратко, познакомиться, дабы оправдать моряка не только старого, прошлого времени, но и настоящих дней в его склонности татуироваться.

Энциклопедический словарь “Century Dictioner” говорит:

“Татуировка – это рисунок на поверхности тела, неизгладимо сде­ланный путем прободения кожи и введения разного красящего вещества в места уколов”. И далее: “Матросы и другие украшают кожу леген­дами, любовными эмблемами и т.д. Некоторые нецивилизованные наро­ды, особенно новозеландцы и даяки с Борнео, покрывают большую повер­хность тела орнаментными рисунками… Таитяне имели обычай, кото­рый они называли “тату”: они накалывали кожу настолько легко, что кровь не показывалась”.

Хотя дикари уже в глубокой древности татуировали себя, полагая, что этим они улучшают свою красоту, мы должны искать причины возникновения этого обычая среди моряков не от них, а в военной среде. Многие считают, что матрос подражал в этом весьма древнему обычаю, имевшему место в военных орга­низациях. Исторически верно, что татуировка в период ее зарож­дения была отличительным знаком солдата. Многие произведен­ные исследования определенно указывают, что татуировка в Ев­ропе была своего рода паспортом для определения тела солдата, отдавшего жизнь на поле битвы. Татуировка употреблялась так­же для отметки дезертиров, а позже и преступников.

В связи с отказом в похоронах протестанта католическими странами и островами (как, например, островом Мадера, где одно время чужестранцу-протестанту было отказываемо в погребении тела на острове), матросы в силу веры, что из земли созданный должен в землю и уйти, нашли способ обхода, обеспечивающий им похороны в земле. Пастырь-американец писал в 1838 году: “Отказ от похорон протестанту католическими общинами был настолько действителен, что у матросов создался обычай татуировки креста на руке”. С течением времени необходимость стала склонностью, своего рода стилем среди матросов всех националь­ностей. Татуировка, подобно морскому языку, стала неотъемле­мой частью матроса, указанием на его принадлежность морю. Даже теперь татуировка среди матросов рассматривается, как доказательство бывалости, солености, права на звание морс­кого волка.

В последнее время с прекращением долгих плаваний, с ис­чезновением моряка-матроса и заменой его матросом-специали­стом уходит, как и многое другое, и обычай татуировки.

Характер рисунка татуировки моряка также имеет историю, общую для всего морского интернационального братства. От простого рисунка креста, якоря, сердца, щита он постепенно вылился в полное изображение распятия Иисуса Христа. Вторым типом рисунка были изображения русалок, наяд, постепен­но переходящих к основе основ – женщине, где стали допускаться всякого рода фривольности. Изображение голых женщин одно время было так распространено, что при приеме в американский военный флот было введено требование путем добавочной татуировки одевать их в платья. Был обычай носить инициалы любимой женщины обычно с изображением сердца, пронзенного стрелой амура и каплющей кровью. Иногда и девушка стави­ла себе татуировку того же характера, как бы закрепляя взаим­ную связь. Были изображения кинжала, наполовину вошедшего в тело, с девизом: “Смерть прежде бесчестия”. Из области пред­рассудка находим татуировку на ноге с изображением свиньи, как амулета-предохранителя от возможности утонуть.

Центром сосредоточения татуировщиков-профессионалов были порты Индии, Китая и Японии. Поэтому на характер татуировки русского матроса эпохи 1840-1904 годов сильно сказалось влияние Востока. Если накалывал японец – это была гейша; если китаец – получались дракон, морские змеи и прочие мифологи­ческие морские чудовища. Но был и чисто русский стиль, явив­шийся результатом спроса, а именно: комбинация из перекре­щенных Андреевского флага и гюйса, спасательного круга, весел, якоря и надписей: “Боже, Царя храни” и “Боже, спаси мо­ряка  Тихого океана”.

Адмирал Коломейцов говорит, что обычай татуировки был распространен не только среди матросов, но также и среди офи­церов, как знак того, что ими совершено одно или несколько дальних плаваний. Этим символом, татуировкой наше офицерство хотело выделить себя из среды тех офицеров флота, кои ус­траивались на береговые места или плавали на судах внутренне­го плавания. В дальние плавания же шли преимущественно лю­бители моря.

По приходе в Японию, где искусство татуировки было дове­дено до наивозможного совершенства, офицеры оставляли на своем теле знак своего пребывания в дальних морях, в отличие от моряков каботажного плавания. Дракон или змея, ловящая бабочку, на левой руке между локтем и кистью, являлись доказательством плавания на Восток. Говорят также и о том, что член Императорского Дома, великий князь Алексей Александрович также в молодости во время пребывания на Востоке отдал долг обычаю, причем татуировка его была своего рода перлом.

 

Военные моряки Русского императорского флота

Чем были, что представляли собою вообще моряки первых дней мореплавания, мы знаем весьма приблизительно, но тем не менее, на основании всего дошедшего до нас, можно сказать, что эти моряки не так уж резко отличались от моряков эпох парус­ного и парусно-парового флотов (до конца восьмидесятых го­дов). Что они имели тяжелую жизнь, это вне сомнения, но не надо забывать, что сравнительно недавно во всем мире жизнь бедно­го была несладкой. Тяжелая физическая работа, постоянная борь­ба со стихиями, плохое довольствие, отвратительные условия жизни, скученность, сырость, опасность цинги – вот те главные причины, которые в эпоху парусного флота делали из моряка в глазах берегового жителя какого-то отщепенца.

До знаменитого плавания капитана Кука, который на при­мере доказал, что строгая дисциплина, вентилирование и сани­тарное содержание жилых помещений и частое пополнение запасов зелени и овощей делают жизнь моряка более сносной, очень мало обращалось внимания на эту сторону.

В первые дни мореплавания смертность на судах была ужас­ной. В знаменитом походе Дрэка в 1585-1586 годах из 2300 людей на борту его судов более 600 умерло от болезней, а в экспедиции 1589 года из 12000 умерло более половины. Еще более в этом отношении интересным является поход капитана Ансона, послан­ного из Англии в 1740 году для нанесения последнего удара Ис­пании атакой ее морских путей и американских колоний. Отряд состоял из кораблей “Центурион”, “Глочестер”, “Северн” – каж­дый с 60-ю пушками; “Пеарль” – с 46-ю орудиями, пинка “Анна” и двух малых судов “Веджер” – с 28-ю и “Трайл” – с 8-ю пушками.    В фев­рале 1741 года Ансон попадает в шторм, обходя мыс Горн, и теряет два судна. Цинга и голод (так как суда не были достаточно снабжены провизией) уносили жизни десятками. Люди мерли как мухи. Из 2700 человек на борту только сто были в состоянии нести службу. Рекомендуем каждому, кто строго судит моряков, прочесть в деталях этот знаменитый в морской истории поход, продолжавшийся четыре года, из которого вернулся в Англию (и то пополнив команду на мысе Доброй Надежды) только “Цен­турион”.

В эпоху парусного флота мы, русские моряки, не имели кругосветных плаваний. К числу наших больших морских плаваний могут быть причислены походы эскадр Балтийского флота в Средиземное море под командой адмиралов Спиридова, Эльфингстона и графа Гейдена, которые приходятся на царствование императрицы Екатерины Великой, то есть после 1762 года. Мы зна­ем очень мало как о внутреннем распорядке службы на этих су­дах, так и об условиях жизни там, но принимая во внимание ис­торию флота этого периода других наций, можем утвердительно сказать, что жизнь была тяжелой и в далеко не санитарных усло­виях, хотя случаев массовых смертей, описанных выше, у нас на кораблях не было. Суровая дисциплина, наказания, с нашей теперешней точки зрения, были ужасны*. Чертой русского мо­ряка этой эпохи были беззаветная храбрость и готовность отдать свою жизнь за царя и Отечество. Мало кто знает (не знали этого и мы до детального ознакомления с английской морской историей), что не только англичане считали Ушакова Нельсону равным, но что сам Нельсон говорил, отдавая приказы-указания своим командирам для боя: “Сходись вплотную с французом, но старайся выиграть маневром у русского”. Эти слова великого адмирала – подтверждение сделанной нами аттестации русского моряка и его боевой деятельности.

Помню, еще в бытность кадетом Морского корпуса, я прочел на страницах “Нового времени”, этой нашей, так сказать, правительственной газеты, слова модного тогда публициста

Меньшикова, который писал: “Послушать бывалого, опытного моряка – и можно придти к заключению, что свет состоит из кабаков и публичных домов”. Хлесткие, злобные слова. Прошло свы­ше 35 лет, а они свежи в памяти потому, что заставили меня, еще юношу, глубоко над ними задуматься. И вот теперь, на склоне лет, прослужив в море достаточно, повидав свет и людей, на воп­рос, прав ли был Меньшиков или нет, совершенно чистосердечно отвечу: больше нет, чем да.

Жизнь на судне ненормальна уже по природе своей; человек на судне остается тем же, кем был и на берегу, со всеми присущи­ми ему слабостями. Чем дольше плавание, тем больше грубеет он, находясь в постоянной борьбе со стихией, исполняя тяжелую и опасную работу. Оторванность от семьи, родных, друзей, су­ровая грубая среда с ее вековыми неписаными законами накла­дывают на матроса определенный отпечаток, делают его челове­ком другого мира, малопонятного береговому жителю. Беспрерывно провести два-три месяца в море (явление, обычное в эпо­ху парусного флота), в условиях живительного морского возду­ха, хотя и при однообразной, но сытной пище, и при приходе в порт быть уволенным на берег не более, чем на 6-8 часов! Благодаря накопленным в плавании деньгам, матросы при съезде с корабля уже на пристани были встречаемы и улыбками женщин и темными личностями, предлагающими всякого рода удоволь­ствия. Что сделали бы вы, береговой житель? Пошли бы в музей, в зоологический сад? Думаю, что нет… Не делает этого и мат­рос, ибо ему тоже свойственно все, что и береговому жителю, но в квадрате.

Эпоху парусного флота сменила эпоха парусно-парового, эта, так сказать, переходная ступень к броненосным судам. Этот пе­риод – с 1855 по 1894 год – есть период, в который особенно много плавал русский военный моряк в дальних, кругосветных, трехгодовых походах и вояжах. Таковы были знаменитые крейсерские эскадры адмиралов Лесовского, Попова, Казнакова, Шмита и Назимова. Здесь наши знаменитые фрегаты “Минин”, “Князь Пожарский”, “Генерал-адмирал”; корветы “Витязь”, “Рында”; клипера “Крейсер”, “Джигит”, “Пластун”, “Стрелок” и многие другие. Все это – та наша славная морская школа, делавшая из русского крестьянина-землероба лихого моряка.

Каким предстает перед нами матрос этих дней? Всем, еще заставшим парусно-паровые суда, всем, кому в бытность в Морском корпусе пришлось плавать на “Князе Пожарском”, извес­тен старожил его, находившийся на нем со дня постройки 1867 года, старший боцман Рыба, сделавший на нем не один вояж. Этот боцман был типичным моряком того времени. На том же “Пожарском” была нижняя кают-компания, которую мы, каде­ты, называли “курятником”, а обывателей ее, доживающих свой век чиновников – содержателей низшего класса, “петухами”. Так вот от этого Рыбы и “петухов”, хранителей старого обычая и историй жизни команды, узнал я многое, что явилось дополне­нием к бессмертным рассказам о русском флоте той эпохи, напи­санным моряком-бытописателем Станюковичем. Далее, на служ­бе уже офицером, из рассказов старых моряков почерпнул я мно­гое и узнал, чем был наш моряк-офицер той же эпохи И вот, на основании этих данных я хочу описать русского военного моря­ка тех дней.

Русский матрос рассматриваемого нами времени был прежде всего в массе своей крестьянин-землероб, моря до службы не ви­давший и моря не любивший. По характеру он был трудолюбив, послушен и в сердце своем носил идею Божественности царской власти и в лице монарха видел помазанника Божия. Он был религиозен, но с большой долей суеверия; отличался очень цен­ным качеством на море, а именно, пассивной храбростью; был вынослив и стоек, за редким исключением обладал тем качеством, каковое принято называть русской сметкой, и, благодаря это­му качеству, был хорошим материалом и быстро усваивал спе­циальность. Два-три года учебы – и из землероба выходил лихой матрос, преданный своему делу, но с постоянной задней мыслью вернуться обратно на землю. Даже семилетняя служба на море, посещение иностранных портов, общее развитие – не могли сломать его врожденной нелюбви к морю. Это был, хотя и хороший, но матрос в силу обстоятельств, а не по призванию. Как правило, рекруты из портовых городов и даже с больших рек делались лучшими матросами и обычно проходили в унтер-офи­церы и кондукторы и в конце концов составляли те кадры сверх­срочнослужащих, каковые являлись ценным и надежным фунда­ментом при организации личного состава флота. При съездах на берег природная скромность удерживала матроса от посещения кабаков. За границей он обычно в группе нескольких друзей толкался в туземной части города, тратя свои небольшие деньги на покупку подарков-гостинцев своей бабе, детям и родителям. В своих покупках он всегда был практичен, его интересовало существенное, и таким существенным в большинстве случаев были головные яркие платки с павлинами и жар-птицами, отрезы на платье, шали и прочее. Описываемый период был периодом срав­нительно долгого мира, а потому мы не видим его в боевой об­становке, но можно с уверенностью сказать, что он был бы на высоте. Среди них были, конечно, и исключения, были пьянчуги и пьянчуги во всю ширь широкой русской натуры. Как правило, эти невозможные на берегу люди были прекрасными, лихими матросами и всегда отличались в опасных и тяжелых работах. Они были именно теми лихими марсовыми и штыкболтными, которыми так гордился наш моряк-офицер. Они своей работой, лихостью, беспрекословным исполнением всего, а порой даже жертвенностью, снискивали любовь офицера, и многое сходило им с рук. Были ли матросы этой эпохи патриотами, сказать труд­но. Обширность империи, недостаток образования делали то, что патриотизм был чисто русский, свой, однобокий. Им была дорога матушка-Россия, но еще более дороги своя губерния и даже свой уезд. Происходило все это от узкости горизонта и по­чти полной неосведомленности о русской истории.

Каким был офицерский состав этого же периода? К концу парусно-парового флота Русский императорский флот обладал исключительно хорошим офицерским составом. Это были мо­ряки-профессионалы, созданные блестящей школой морской жизни под руководством опытнейших и знающих свое дело адмиралов. Англичане это учитывали и в силу этого дважды отка­зались от своих планов под угрозой атаки их торговли нашими крейсерами. Офицерство этой эпохи отличалось своим консер­ватизмом и в этом последнем качестве сильно напоминало анг­личан. Им трудно было отрешиться от старого навыка и, пере­ходя на новые броненосные суда, они их инстинктивно не любили. В этом отношении, как показывает история, они ничем не отличались от офицеров флота других наций: нелюбовь и отчас­ти непонимание были общи всем.

Офицерам и кают-компаниям этой эпохи мы обязаны укреп­лением наших старых морских обычаев и традиций, кристалли­зацией их и необходимым пополнением нашего старого Морского устава. От них, от их действительной жизни на море в дол­гих плаваниях пришли в окончательном переработанном виде все наши воспитательные морские традиции, и, если мы сейчас говорим о морском обычае и традиции, мы говорим о тех из них, кои имели место в эту славную для русского военного флота эпоху, первую эпоху школы морской жизни. Мы не должны только смешивать боевые традиции с традициями воспитательными.

Увеличение размеров судов и быстрый переход к броненос­ным судам потребовал много работы, и административная часть флота отставала. Новое оружие требовало новой школы и по­стоянного плавания; фактически же, за малым исключением, суда плавали только три-четыре месяца в году, а остальное время сто­яли без команд, списываемых в наличие экипажей. Начав кампа­нию, суда, едва успев привести себя и команды в должный бое­вой вид, снова шли к стенке. Результатом всего этого было то, что командир корабля стал больше хозяином, чем руководите­лем боевого воспитания. Команды, идя на берег, теряли свое, с таким трудом привитое, морское воспитание, корабли же без дол­жного ухода теряли свои боевые качества.

 

Конец царствования императора Александра III

и царствование императора Николая II.

Особенно интересные периоды существования

русского флота

К концу царствования императора Александра III русский флот представлял собою внушительную силу, в состав его входило все то, что было создано с 1885 по 1894 год*.

Приведем имена судов, часть которых мы встретим еще при описании русско-японской войны.

Эскадренные броненосцы: “Петр Великий”, “Император Александр II”, “Император Николай I”, “Наварин”, “Сысой Великий” и “Гангут”; броненосцы береговой обороны: “Первенец”, “Не тронь меня”, “Кремль”, “Чародейка”, “Русалка”, “Адмирал Лазарев”, “Адмирал Грейг”, “Адмирал Чичагов”, “Адмирал Спиридов” и только что законченные постройкой “Адмирал Апраксин”, “Адмирал Ушаков” и “Адмирал Сенявин”.

Крейсера 1-го ранга: “Князь Пожарский”, “Минин”, “Генерал-адмирал”, “Герцог Эдинбургский”, “Владимир Мономах”, “Дмитрий Донской”, “Адмирал Нахимов”, “Адмирал Корни­лов”, “Память Азова” и “Рюрик”.

Крейсера 2-го ранга: “Азия”, “Европа”, “Африка”; бывшие пароходы: “Крейсер”, “Джигит”, “Забияка”, “Наездник”, “Витязь”, “Рында”, “Разбойник”, “Пластун”, “Стрелок”, “Опричник” и “Вестник”. Все старые клипера были смешанной постройки (то есть железные шпангоуты и деревянные корпуса), кроме “Джигита”, “Крейсера” и “Вестника”, которые были железными, а “Витязь” и “Рында” – стальными.

Строго говоря, боевыми судами даже по тому времени могли считаться только эскадренные броненосцы “Сысой Великий”, “Нава­рин», “Николай I” и “Александр II”; крейсера “Рюрик”, “Нахимов” и, как второклассные, “Мономах”, “Донской”, “Корнилов” и “Память Азова”; из броненосцев береговой обороны толь­ко три: “Апраксин”, “Ушаков” и “Сенявин”. Таким образом, фактически русский флот в Балтийском море был представлен 4 эскадренными броненосцами, 3 броненосцами береговой оборо­ны и 6 крейсерами.

В 1871 году Россия освободилась от принятого ею после Се­вастопольской кампании обязательства не иметь боевого флота на Черном море и заложила первые в этих водах броненосные суда, так называемые “поповки”, то есть броненосцы береговой обороны, круглые по форме и построенные по идее адмирала Попова (впоследствии оказавшиеся неудачными).

В 1883 году были заложены эскадренные броненосцы “Чесма”, “Екатерина II”, вооруженные 6-ю 12-дюймовыми орудиями (из коих 4 в 2-х барбетных башнях на носу и 2 на корме). Броненосцы “Синоп” и “Георгий Победоносец” имели также 6 12-дюймовых орудий, причем на корму было 4, а на нос 2. Помимо того, что эти суда были сильнейшими по вооружению в мире, в идею их постройки была положена мысль прорыва в Бос­фор из Черного моря. Идя в двух колоннах, первая пара вводила в действие 8 тяжелых орудий, поддерживаемых 4-мя такими же орудиями второй пары. С прорывом же узкости бере­говые батареи продолжали оставаться под огнем 8 орудий, но уже второй пары. Эти же броненосцы, построенные в 1883-1886 годах, являются ярким доказательством удивительного проникно­вения в будущее пытливого ума русских моряков Эти русские броненосцы явились первой попыткой постройки дредноута, то есть типа линейного корабля, через 30 лет ставшего основным ядром флота.

Создав тип, мы не продолжали развивать его идею, а остановились и только после японской войны приступили к построй­ке дредноутов, заимствовав это у англичан. Таких случаев в истории строительства нашего флота много.

Часть судов Балтийского флота была в плаваниях в Среди­земном море и в водах Тихого океана. Оставшиеся суда были распределены по учебным отрядам, плавая по три-четыре меся­ца в году, а затем ставились к портовой стенке без паров и ко­манд. Команды списывались в наличие экипажей, число кото­рых возросло до 38, включая Каспийский и Ревельский полуэкипажи.

Желая определить характер русского моряка этого периода, мы должны делать это в зависимости от того, на какой эскадре он плавал.

Эскадры и отряды, находившиеся в плаваниях, включали в свой состав следующие суда: броненосцы – “Сысой”, “Наварин”, “Николай I”, “Александр II”; крейсера – “Рюрик”, “Владимир Мономах”, “Нахимов”, “Корнилов”, “Донской”, “Память Азова”, несколько клиперов, канонерские лодки – “Манжур”, “Си­вуч”, “Бобр”, “Гиляк”, “Кореец”, минные крейсера – “Воевода”, “Посадник” и миноносцы. В разное время на этих кораблях дер­жали свои флаги адмиралы Дубасов, Скрыдлов, Тыртов и Алек­сеев. В 1901 году большая часть этих судов вернулась с Востока. Суда эти были приведены контр-адмиралом Г.П. Чухниным. Матросы этой эскадры были теми же, что и в эпоху парусно-парового флота. Это были хорошие, воспитанные и обученные матросы со всеми присущими им национальными достоинствами и недостатками.

Матросы же судов внутреннего плавания, благодаря малому плаванию и двум третям года, проводимым в казармах на бере­гу, теряли свое морское воспитание и не приобретали военного берегового. Положение было ненормальное.

Плававшее офицерство описываемого периода по существу осталось тем же, то есть вполне понимающим задачи морской силы и тактического использования своего оружия. Офицерство же учебных отрядов у разных административных береговых мест перестало в этот период понимать офицеров плавающего соста­ва, а так как все потребности флота выполнялись береговыми учреждениями без участия плававших офицеров, то и всякая новая мысль, чуждая канцелярии, встречала всегда противодействие, и дело в лучшем случае тормозилось. Флот неуклонно шел по неверному пути, результатом чего явились несовременная тех­ника и отсталость в методах ее использования.

Очень часто, особенно от представителей армии, приходилось слышать о том либерализме, который существовал якобы в среде морского офицерства. В настоящее время, когда понадобилось дать фактические доказательства преданности престолу и идее самодержавия, русское морское офицерство в подавляющей своей массе оказалось на высоте своего долга. Разрушители мощи империи всех цветов и оттенков знали лучше нас самих составные части нашей военной и морской силы. Этим и объяс­няется то фанатическое преследование русского морского офи­церства, которое было проявлено с первых же дней революции и продолжающееся и сейчас.

Исторически и для всех флотов мира верно, что существует какая-то скрытая неприязнь между флотом и армией. Военно-морская история Англии с ранних ее дней дает много доказательств этому, и факт такой неприязни отмечается бытописате­лями всех эпох. Причины этой неприязни неизвестны, и все сде­ланные в этой области исследования не дали положительных ре­зультатов. У нас не было неприязни между офицерами флота и армии, но она была между матросами и солдатами. Весь опыт моей службы и жизни подсказывает мне, что причина лежит во взаимном непонимании, являющемся результатом разных усло­вий жизни, разных служебных требований и в разной оплате тру­да.

Изучая жизнь и характер матроса, как коммерческого, так и военного флотов глубоко демократической страны Соединенных Штатов Аме­рики, мы видим ту же неприязнь. Чин морской пехоты на воен­ных судах, по определению матроса, является “God protect drunka, foole and U.S. marines”.

Мы считаем, что непонимание чинами армии уклада жизни моряка и незнание его службы есть причина отмеченной неприязни. Ввиду остроты затронутого вопроса (а не коснуться его нельзя в целях избежания ошибочного понимания), мы приве­дем факт из личной службы.

Осенью 1907 года, запоздав с работами по уборке навигаци­онных ограждений реки Амура, минный транспорт “Монгугай” остался зимовать в Николаевске-на-Амуре с несколькими офи­церами и необходимой командой. Я, как ротный командир, с двумя офицерами и ротой был отправлен через Хабаровск во Владивосток в наличие Сибирского экипажа, где и образовал 8-ю роту кадровой команды транспорта “Монгугай”. До нашего приезда во Владивосток там была вспышка восстания*, начатого минной ротой крепостного района, и поддержанного одним судном флотилии (миноносцем “Скорый”), но подавленного огнем с миноносца № 205 и канонерской лодки “Манджур”.

Сделав долгий поход на север, я знал людей своей небольшой роты в 120 человек очень хорошо. Знал, кто на что способен, знал почти в деталях их семейное положение, материальное бла­гополучие. Команда, за малым исключением, была составлена из сибиряков, детей пионеров, выходцев из России. Это были чудные старые матросы, лишенные совершенно интереса к по­литическим вопросам, люди, мечтой которых было прикопить деньги, честно отслужить Родине, а затем вернуться на свои хо­зяйства.

С разрешения командира экипажа мы устроились совершен­но автономно с собственным довольствием и порядком жизни. Мало знакомый с казарменными порядками, я организовал в роте все так, как это было у нас на корабле. По окончании утренней приборки рота с 8 до 10 часов утра выводилась на строевые учения (кроме суббот, когда производились проветривание больших и малых чемоданов и генеральная приборка). После обеда – отдых и чай, а с 2 до 5 часов велись занятия по грамотности и специальностям. Имея всякого рода специалистов, я организо­вал ротные мастерские: плотничью, сапожную и швальную. Плот­ники обслуживали надобности ротного помещения, сапожники и портные за минимальную, строго определенную плату обши­вали и обували людей. Дошло до того, что командир экипажа дал роте подряд на шитье сапог для экипажа. Вырученные сред­ства распределялись так: 50 % шло на улучшение пищи, 15 % на обустройство роты и 35 % как оплата труда работавшим. От несе­ния экипажных нарядов мы были освобождены, но в особо важ­ных случаях вызывались несколько раз для охранной службы. За все время пришлось наложить всего несколько дисциплинарных взысканий.

В начале 1907 года флот на Востоке был подчинен военному командованию и именно коменданту крепости генерал-лейтенан­ту Ирману. Им для производства инспекторского смотра морс­ким командам на предмет выяснения причин недовольства и бро­жения в их среде был назначен генерал-майор Ласский. Что было выяснено, не знаю, опишу только то, что имело место у меня             в роте.

В назначенный день и час рота стояла в строю по отделениям, по специальностям. Мичман Добролюбов и штабс-капитан инженер-механик Нордквист – на фланге роты (дневальные – во всех отдельных помещениях, вахтенный унтер-офицер). Отрапортовав, я представил генералу офицеров.

– Кто ротный командир? – последовал первый вопрос.

Доложил, что я.

– Но почему вы, прапорщик, командуете ротой, а штабс-ка­питан стоит в строю?

(Мы тогда в чине мичмана носили одну звездочку на погоне.)

– Штабс-капитан Нордквист – инженер-механик и в строевом отношении подчинен мне, как старшему флотскому офицеру роты. Я же мичман, ваше превосходительство, – доложил я.

– Ничего не понимаю. Ну, ладно, мичман, посмотрим, что будет дальше.

Генерал поздоровался с ротой, дважды прошел от фланга к флангу, внимательно всматриваясь в людей.

– Хорошо одеты и упитаны. Лица довольные. Но почему я вижу в строю унтер-офицеров, а на фланге отделений отделен­ными простых рядовых матросов? Почему одни унтер-офицеры имеют желтые, а другие белые лычки, когда они принадлежат одной и той же части? – спросил он

– По судовому штату я имею боцмана и фельдфебеля, вот они с золотыми нашивками. Строевые унтер-офицеры носят жел­тые нашивки, а нестроевые – белые. Унтер-офицеры строевые (а их у меня два) – начальники взводов, а отделенные – матросы 1-й статьи, будущие строевые унтер-офицеры; они специалисты, кон­чили морскую стрелковую школу в Ораниенбауме, – отрапорто­вал я.

– Что же, значит, вот он, – спрашивает далее генерал, указы­вая на кочегарного унтер-офицера, – командовать взводом не может?

– Так точно, не может. Извольте убедиться, ваше превосходительство. Красюк, вперед! Произведи учение первому взводу!

Красюк вышел из линии фронта, приложил руку к фуражке и тотчас же опустил ее.

– Так что не могу, ваше высокородие.

– Да ты не смущайся, – вмешался генерал, – сделай, как мо­жешь.

Красюк исполнил приказание, но какова была команда, мо­жет себе ясно представить каждый моряк.

– Да-а-а… – протянул генерал. – А ну-ка, прикажите вот это­му отделенному матросу.

– Дикарев, вперед!

– Есть, ваше высокородие! – громко ответил Дикарев, сде­лал быстрый поворот кругом, бегом выскочил из фронта, щелк­нул каблуками и замер, пожирая глазами генерала.

– Произведи учение первому взводу.

– Есть, ваше превосходительство! – по форме ответил Дикарев, быст­ро повернулся, отчетливо приставил правую ногу, выбросил левую вперед, всей подошвой ударил в палубу и зашагал ко взводу.

– Пе-рвай взво-од! – запел он и вдруг резко, повелительно бросил: – Смирно! Взвод, на первый второй, – протяжно, с чувством хорошего строевика, упиваясь собственным голосом, начал Дикарев и, выждав несколько секунд, протяжно продолжал, – расчит… – и затем коротко, повелительно бросил, – тайсь!

– Молодец, Дикарев, ты свое дело знаешь, – улыбаясь, сказал генерал.

– Рад стараться, ваше превосходительство, – с ударением на “о”, по-гвардейски ответил Дикарев.

– Что, все строевые унтер-офицеры у вас такие?

– Так точно ваше превосходительство, все.

– Ничего не понимаю, и хорошо и вместе с тем как-то все по-другому.

– Мы – кадровая команда, ваше превосходительство, и жизнь наша идет так же, как на корабле.

– Хорошо. Прикажите 1-му отделению переодеться в первый срок, 2-му – во второй, 3-му – в шинели, а 4-му – половине в мундиры, а половине в рабочее платье.

– У нас нет мундиров, ваше превосходительство, есть укороченное пальто, бушлат.

– Нет мундира? – удивился генерал. – Ну, хорошо, пусть переоденутся в эти, как вы их называете…

– Бушлаты, – подсказал я.

– Да, в бушлаты, а мы пока пойдем посмотрим ротное помещение.

Мы обошли все углы роты. Особенно тщательно осматривались отдельная умывалка и туалеты. На массу вопросов пришлось давать пояснения, как, например: почему у вас стены ук­рашены картинами морских боев, а в других ротах нет? откуда такой чудный ротный образ? почему в роте мастерские и прочее? Но больше всего генерал был поражен нашими большими и малыми чемоданами и чистотой.

– Специально готовились к смотру?

– Никак нет. Получил повестку вчера на вечерней переклич­ке. На корабле у нас всегда чисто.

– Да, вот еще что хотел спросить у вас. Почему люди титулу­ют вас, обер-офицера, ваше высокородие?  Это ваше требова­ние?

– Никак нет. Они это делают в силу морского обычая и судо­вой привычки.

Обилие обмундирования, состояние его, количество белья, простынь, а также мое знание людей и их семейного положения особенно поразили генерала. Он перешел на мягкий тон и даже заметил, что такую роту не в каждом полку найдешь. В порядке осмотра дошли до собственных денег команды.

– Ваши люди обуты, одеты, получают табак, мыло, сахар. Всего этого у них с избытком. Солдату даже не снилось такое благополучие, и притом у матросов большой оклад жалованья. Что они делают с деньгами?

– Большую часть откладывают, сдавая мне, как ротному ко­мандиру, на хранение, но есть, конечно, исключения. Вот этот молодец, отличный комендор, призовик, но слаб на берегу.

– Большие сбережения?

– Зависят от года службы. Молодежь имеет в среднем 25 руб­лей, но есть люди из числа готовящихся в запасе, у которых по нескольку сотен.

– Что? У солдата, нижнего чина, сотни сбереженных денег?! – вскричал генерал.

Через несколько мгновений он убедился в справедливости моих слов.

– Я хочу поговорить вот с ним, – ткнул он пальцем в фами­лию матроса, владельца 360 рублей.

– Послать Вахрамеева! – приказал я.

Вахрамеев быстро вбежал в канцелярию в тельнике и брю­ках, не успев еще одеться.

– Кто такой? – спросил генерал.

– Рулевой старшина Иван Вахрамеев, ваше превосходительство!

– А почему ты весь татуирован? Ну-ка, сними тельник!

Во всю ширь груди Вахрамеева красовалась исполненная в красках татуировка: спасательный круг, два перекрещенных вес­ла, внутри круга скрещенные Андреевский флаг и гюйс и внизу надпись: “Боже, храни моряка Тихого океана”.

– Где это ты так украсился?

– Так что, однако, в Гонконге, ваше превосходительство, еще когда мы служи­ли на “Манжуре”.

– Много у вас таких татуированных? – спросил генерал меня.

– Все, кто побывал в заграничном плавании, так или иначе, но отдали долг морскому обычаю. Между прочим, такого рода татуировка, именно этот рисунок очень популярен среди матро­сов. У меня в роте таких несколько, – ответил я.

– Как мог ты собрать такие деньги? Водку пьешь?

– По малости, однако, пью, а когда был в Гонконге, купил шелку, а здесь продал. Да вот и на севере, когда какой мех заде­шево…

– Ладно, – прервал генерал, – а что хочешь делать с деньга­ми?

– Так что, – уже свободно, забыв в разговорах о неслужебных делах формальность, продолжал Вахрамеев, – мы, значит, идем в запас и сосватали девку соседскую тоже, однако, с заимки, так что посулился косилку справить.

– Ты какой губернии?

– Мы, однако, сибирские, а отцы наши, значит, с Вологды.

– Вижу, что сибиряк. Два слова и “однако”. Молодец ты, Вах­рамеев!

– Проба, ваше высокородие! – доложил боцман.

– Ваше превосходительство, извольте отведать! – предложил я.

– Нет, у меня обычай пробовать прямо из котла. Пройдем в кухню. Довольствуетесь от экипажа?

– Нет, самостоятельно.

Камбуз блестел чистотой. Медные котлы и баки на столе, на­чищенные по-судовому, ярко блестели. Хлеб, нарезанный ломтя­ми, на чистых парусиновых подстилках на двух концах столов, чисто выскребенных, на 10 человек каждый. Солонки и никеле­вые ложки по числу обедающих и моя гордость, приобретенная на экономические суммы, – дюжина больших металлических никелированных жбанов для кваса с надписью “Минный транспорт “Монгугай”.

– Э, да у вас тут институт для благородных девиц, – засмеялся генерал.

Приняв рапорт дежурного по камбузу, он поздоровался с ко­ками и обратил внимание на большую черную доску, где было указано число людей на порции и сколько и какой провизии при­нято.

– Кто это ведет?

-Дежурный по камбузу, принимая провизию от артельщика.

– А кто закупает7

– Мы имеем экипажного поставщика. Ежедневно мною под­писывается требование на доставку тех или других продуктов. Их принимает артельщик в присутствии дежурного по кухне, который смотрит за тем, чтобы все шло в котел.

– Что на обед сегодня?

– Флотский борщ и пшенная каша, ваше превосходительство, – ответил стар­ший кок.

– А это что? – указал генерал на большой, прикрытый чистой парусиной бак.

– Пайки, ваше превосходительство.

– А ну-ка, положи штук двадцать на весы.

– 15 фунтов, ваше превосходительство, – доложил дежурный по камбузу.

– 15 фунтов!.. Это значит, три четверти фунта в каждом и все чистое мясо, без костей. Всегда так?

– Должно, что всегда, ваше превосходительство, мы так пайков не вешаем. Мы, значит, наблюдаем, чтобы все шло в котел, – доложил де­журный.

– Зачерпни мне из котла, да размешай сначала хорошенько. Ну, ладно, давай… Прекрасный борщ! И каша хороша, проварена!.. Молодцы, ребята! Хлеб тоже хорош, выпечен. Свой? Кто пекарь?

– Мы, ваше превосходительство! – выдвинулся вперед помощник кока.

– Тоже сибиряк?

– Однако, сибиряк, ваше превосходительство, мы забайкальские.

– Где учился печь хлеб?

– Мы с малолетства у этого дела стоим, ваше превосходительство.

– Прекрасный хлеб!.. Дай мне кусочек с корочкой, да соли положи. Люблю!.. Спасибо, мичман! Прекрасная у вас рота, и хорошо организованное хозяйство. Быть у вас – удовольствие. Дайте людям обед, а я приеду еще часа в два. Никаких формальностей.

Я был, конечно, доволен, но что обрадовало меня больше всего – это слова командующего флотилией контр-адмирала Матусевича. Он пожал мне руку и сказал:

– Вы больше моряк, чем я думал. Спасибо!

В 2 часа генерал Ласский снова прибыл в экипаж, прошел в ротную канцелярию, и там с глазу на глаз мы имели продолжи­тельный разговор, смысл которого остался свеж в моей памяти.

– Я не вижу, – сказал генерал, – каких-либо оснований для не­довольства среди морских команд. В вашей роте я вижу отступление от общего направления. Другие роты на вашу не похожи, а там старые опытные ротные командиры. Можете ли вы объяс­нить мне, почему это так? Почему существует брожение в морс­ких командах? Будьте откровенны, я хочу понять, в чем дело.

– Ваше превосходительство, – ответил я, – я слишком молод, всего третий год на службе. По окончании Корпуса, прямо со школьной скамьи я был назначен в 20-й флотский экипаж в Крон­штадте и там приказом командира экипажа назначен ротным командиром кадровой команды школы строевых квартирмейсте­ров роты крейсера “Крейсер”. Старший офицер крейсера был моим руководителем в первых шагах службы, и то, что вы видите здесь, есть копия. Другого строя жизни для морской команды я не знаю. Позже я был переведен на крейсер “Адмирал Корнилов”, где старшим офицером был офицер, прошедший почти всю службу на “Герцоге Эдинбургском”. Время было очень тяжелое и неспокойное, но у нас никогда никаких недоразумений не было. Мое мнение, что в море на судах такого брожения, как на берегу, нет и нет в силу действия морского обычая, этого неписаного закона, и, если он правильно прилагается и матросами понима­ется, – часть будет в порядке. Вы сделали мне большую честь, похвалив роту, и этим еще более укрепили мое значение в глазах роты и значение нашего обычая, которым рота управляется на берегу. Вы изволили заметить, что моя рота не похожа на дру­гие, а происходит это потому, что мы – кадровая рота корабля, сплававшаяся, сжившаяся в одно целое группа людей. Другие же роты – сводные. Туда идут все отбросы с судов, куда, к несчастью, попадают части судовых команд капитально ремонтирую­щихся судов, и не целым ядром, а как придется. Наша команда будет в порядке на берегу, как это понимаю я, только тогда, ког­да она сходит на берег целиком, со своими офицерами, со своим укладом жизни и с тем, чтобы целиком вернуться назад. Матрос не похож на солдата, и из него солдата сделать уже нельзя

– Я понимаю, что вы говорите, и на примере вашей роты вижу, что вы до некоторой, степени правы. Но достигаем же мы всего этого в полках, то есть без морского обычая.

– Да, ваше замечание вполне справедливо, но новобранец при­ходит в полк в уже воспитанную в военном духе среду с постоян­ным офицерским составом и отличным, в большинстве случаев, сверхсрочнослужащим унтер-офицерским составом. Люди все время на виду. Обучение однообразное. С утра и до позднего ве­чера люди в руках. Этого нет на судах. Вот вы видели, что во всей роте я имею только трех унтер-офицеров из всей команды, кои отвечают званию унтер-офицера армии. Остальные – специ­алисты и являются авторитетом для рядового матроса только в пределах своей специальности; на берегу они для меня простые рядовые матросы, на корабле же строевой унтер-офицер почти не имеет цены.

– Первый раз слышу такое мнение.

– Я молод, ваше превосходительство и то, что я высказал вам сейчас, вложено в меня моими первыми руководителями, как я уже докладывал вам.

– Нет. То, что вы говорите, – не шаблонно. Я поговорю с вашим адмиралом.

По окончании беседы со мной генерал заявил о своем желании говорить с матросами без присутствия офицеров. О чем говорил генерал, не знаю, но уходя уже домой, я был остановлен старшим боцманом.

– Ваше высокородие, дозвольте обеспокоить.

– Беспокой, в чем дело?

– Так что ребята беспокоятся. Генерал все это допытывались, почему мы бунтуем. Мы говорим ему, что мы не бунтуем, что мы плаваем, а они не верят, скажи да скажи, а ребята и не знают, чего говорить-то, а теперь беспокоятся, кабы чего роте плохого не было, и просятся на “Монгугай”.

Вот как поняли матросы сухопутное начальство, искренне желавшее выяснить суть дела. Месяца через три мы вышли из подчинения военному командованию.

Я позволил себе привести этот случай, только как иллюстрацию непонимания военными жизни моряков и для того, чтобы ознакомить с условиями быта команд перед революцией тех, кто во флоте не служил. Все, что я написал, – мелочь, но повторяю: из мелочей состоит целое. Непонимание флота армией вообще, даже выдающимися военными авторитетами в частности, имело место у нас. Мы знаем факты, когда военное командование говорило, что флот ничего не сделал в последнюю войну, а когда укажешь на факт спасения Франции снятием с ее фронта пяти германских корпусов и переброски их на Восток, что можно было сделать только благодаря наличию у нас Балтийского флота, соглашаются: “Да, флот что-то сделал”. Такое же непонимание флота армией было и у наших врагов, немцев, и многие исследователи говорят, что война была проиграна ими в силу этого.

Вот почему в Соединенных Штатах, Германии, Польше и других странах устраивают так называемые “Морские дни”, когда корабли флота расходятся по всем портам страны и корабли открыты для осмотра публики, которая на судовых шлюпках бесплатно привозится с берега. Все показывается, объясняется, а в Германии и Англии на кораблях дается даже публике легкий зав­трак. Делается это все, дабы ознакомить общественность с условиями жизни флота и убедить ее в том, что в настоящее время военная мощь страны не может существовать без флота.

Царствование императора Николая II

С восшествием на престол императора Николая II началось оживленное судостроение, ознаменовавшееся скоро созданием со­временных броненосных эскадр со всеми составными частями. Вошли в строй законченные постройкой эскадренные броненос­цы: первая серия – “Севастополь”, “Полтава” и “Петропавловск” (1894); вторая серия – “Пересвет”, “Полтава” и “Ослябя” (1899); третья серия – “Цесаревич” и “Ретвизан” (1900); четвертая серия – “Суворов”, “Бородино”, “Александр III”, “Орел” и “Слава” на­ходилась в постройке.

Под влиянием результата китайско-японской войны и мыс­лей адмирала Макарова в области крейсеров мы отказались от идеи, вложенной в постройку броненосных крейсеров “Россия” и “Громобой” (1896), не пошли по пути усовершенствования этого типа (путем развития защиты орудий помещением их в башни), а создали ряд небронированных крейсеров, зачислив их в крейсера 1-го ранга. Это были “Диана”, “Аврора” и “Паллада” (1899), “Аскольд” и “Варяг” (1900) и более удачные “Баян”, “Богатырь” и “Олег”.

Крейсера 2-го ранга были представлены хорошо: “Боярин” и “Новик” (1900) и усовершенствованного типа – “Жемчуг” и “Изумруд” (1903). Были еще построены легкие крейсера “Светлана” и “Алмаз” специального назначения, и боевого значения не имевшие. Были созданы первые в мире быстроходные заградители “Амур” и “Енисей”. Все малые миноносцы перешли на вторые роли, и права гражданства получили миноносцы типа “Сокол”, французского типа “Грозовой” и немецкого “Шихау” – “Беспощадный”. В постройке был собственный тип, улучшенный “Сокол” (или иначе “Невка”) – тип “Грозный”.

Мы не упоминаем о постройке судов на Черном море пото­му, что строительство там шло по той же идее, что и в Балтике.

Флот строился спешно. Наши интересы на Востоке требовали замены устаревших судов новыми и наличия там сильной эскад­ры. Мы уже были владельцами незамерзающих портов Порт-Артура и Дальнего и имели соединяющую их с Европейской Россией Великую Сибирскую железную дорогу.

Из числа этих современных судов, ввиду недостатка собствен­ных стапелей, были построены во Франции – “Цесаревич”, в Америке – “Ретвизан” и “Варяг”, в Германии “Новик”, “Ас­кольд” и “Богатырь” и позже (в 1905 году) в Англии – “Рюрик”. Можно утверждать, что развитие типа “Россия”, вместо пост­ройки крейсеров типа “Диана”, было бы более правильно и дало бы совершенно иной результат, тем более, что и Япония, наш будущий противник, строила броненосные крейсера типа “Асамай” и “Идзумо”.

В январе 1904 года мы видим в Тихом океане внушительную эскадру, состоящую из эскадренных броненосцев “Цесаревич”, “Ретвизан”, “Пол­тава”, “Севастополь”, “Петропавловск”, “Победа” и “Пересвет” – всего 7; бронированных крейсеров “Россия”, “Громобой”, устарелых “Рюрика” и “Баяна” – всего 4; легких крейсеров 1-го ранга “Богатырь”, “Диана”, “Паллада”, “Аскольд” и “Варяг” – всего 5; легких крейсеров “Боярин” и “Новик”; заградителей “Амур” и “Енисей”; эскадренных миноносцев указанного выше типа.

Много написано о русско-японской войне; сказано, кажется, все и плохое, и хорошее, и на руках богатый материал, дабы дать характеристику русского военного моряка того времени, но этого не было сделано.

Уходя на Восток, корабли имели уже у себя на борту зароды­ши политической заразы; но плавание и влияние офицерского состава вместе с невидимой работой старого морского обычая делали то, что из команд этой Тихоокеанской эскадры было вы­ковано стройное и обученное тело, и в этом отношении все об­стояло благополучно. Суммируя сказанное, приходим к заклю­чению, что в целом команды были хороши и готовы отдать жизнь за Родину, что они неизменно и делали во всех случаях.

Гораздо труднее дать правильную оценку офицеру. Пытаясь сделать это, мы поступим так же, как сделали это с командой, то есть разделим офицерство на две группы, а именно: на группу, быв­шую на 1-й Тихоокеанской эскадре, и на группу 2-й Тихоо­кеанской эскадры. Мы должны принять во внимание атаку фло­та без объявления войны, это несчастье, правильно названное государем императором вероломным нападением. Временный выход из строя сильнейших единиц эскадры (броненосцев “Це­саревич” и “Ретвизан”) не мог не сказаться на моральном духе командного состава.

Свежий человек – адмирал С.О. Макаров – сумел в короткое время воскресить веру в себя и в свои силы в командном составе эскадры. Рок тяготеет над Россией, и адмирал Макаров гибнет. Его преемник адмирал Витгефт не верит в успех кампании (а это уже на 50% проигрыш); по приказу из Санкт-Петербурга он вы­водит Порт-Артурскую эскадру прорываться во Владивосток, достигает уже намеченной цели, прорвав линию блокады, но в этот момент случайным попаданием тяжелого японского снаря­да адмирал Витгефт и чины его штаба убиты.

Был ли японский флот при Порт-Артуре обучен лучше рус­ского, особенно в главном оружии флота – артиллерии? Нет, скажем мы. Оба флота были, с теперешней точки зрения, плохи. Вспомните случаи атаки линии броненосцев неприятеля легким крейсером “Новик”, подошедшим к противнику на расстояние, меньшее 20 кабельтовых, и ушедшим от них с легким повреждением в корме! Вспомните атаку “Баяна”. Все это факты, смешные до абсурда для морского артиллериста уже в 1909 году. Вспомните бой при Порт-Артуре, повреждения, полученные сторона­ми, расстояния боя; сравните эти данные с боем Битти и Хиппера при Скагераке и вы поразитесь, насколько плоха была артил­лерийская стрельба обоих противников в первую половину русско-японской войны. Такой она была во всех флотах мира. Ска­жите в 1910 году старшему артиллеристу, ну, скажем, такого вете­рана, как “Три Святителя” (много слабейшего любого японского броненосца русско-японской войны), что к нему подходит “Но­вик” на 20 кабельтовых, он ответит вам, не задумываясь: “Это невозможно, он будет утоплен, не подойдя и на 30 кабельтовых”.

Не лучшая стрельба дала победу японцам при Порт-Артуре, а более сильный моральный дух. Наши специалисты были не хуже других. Уровень, или, как это принято теперь называть, единство понимания было во всех флотах мира одно и то же – отста­лое; особенно это верно по отношению флота английского, по которому все равнялись. Не было того, что ясно и определенно, в пяти словах выразил государь император Николай II. Приведем этот случай дословно так, как он имел место и как передан участником разговора капитаном 2-го ранга А. фон Транзе:

“В 1913 году я имел счастье командовать миноносцем в финляндских шхерах в морской охране Е. И. В. Государя Императора. Во время Высочайшего смотра миноносца Его Величество, спустившись в коман­дирскую каюту и увидя висящую на стене фотографию броненосца “Ад­мирал Ушаков”, изволил меня спросить: “Почему у вас фотография “Адмирала Ушакова”? Я ответил: “Я участвовал на нем в Цусимском бою”. “Доблестный корабль”, – сказал Государь Император, на что я позволил себе ответить: “Если когда-либо Вашему Императорскому Величеству благоугодно будет назвать новый корабль “Адмирал Ушаков”, я почту за счастье служить на нем и, надеюсь, уже с большим успехом”. – “Поче­му с большим успехом”? – спросил Государь, делая ударение на слове “большим”. – “Потому, что тогда на нем мы потерпели поражение”, – ответил я. “Нет, это была победа духа”, – сказал Государь”.

Да, японцы победили, благодаря более сильной воле к победе, благодаря “духу”.

Еще одним фактом, оправдывающим степень состояния обученности военных флотов мира той эпохи, является отсутствие морских боев новых броненосных судов. Бывшая китайско-япон­ская война и бой при Ялу, благодаря скрытности японского командования результатов их опыта, были поняты всеми, кроме японцев, превратно; следствием этого явилось создание легкого, быстроходного, не защищенного крейсера. Даже известный всему миру адмирал С.О. Макаров был носителем идеи легкого крей­сера, а ведь его в отсталости обвинить было нельзя. Еще более интересными и поясняющими являются приказы адмирала Макарова, касающиеся тактического использования Порт-Артурских морских сил. Вдумайтесь в каждый, и вам будет ясно, что даже передовые люди были далеки от современного использования оружия, и потому, что самое оружие было не то. Не было скорострельности, не было централизации огня, не было чудовищно разрушительной силы снаряда, не было снарядов двойно­го действия. И так во всем: в минном деле, в службе связи и прочем.

Об испано-американской войне мы не упоминаем вовсе по­тому, что она скорее задержала развитие взгляда на могущий быть морской бой. Судьбе было угодно, чтобы Русскому императорскому флоту пришлось открыть глаза державам всего мира на то, что их пути в боевой подготовке морской силы шли неверно. Переход с плутонгового огня на централизованный есть уже результат морских боев у Порт-Артура и в Корейском про­ливе между крейсерами. Этот опыт был учтен японцами, и дол­гое ожидание прихода эскадры адмирала Рожественского дало адмиралу Того возможность использовать полученный опыт и подготовить японский флот к артиллерийскому бою уже с новой идеей не плутонгового, а централизованного огня. Благодаря этому, в Цусимском бою русская эскадра была отсталой по срав­нению с флотом Японии. Но могла ли она быть иной? Нет, ска­жем мы. Вспомните условия приготовления ее к походу, комп­лектацию личным составом, условия самого перехода, принятие боя без единого часа передышки с первоклассным, лучшим в мире (в тот момент) флотом Японии.

Проследите внимательно историю и ход развития того или другого оружия, и вы увидите, что на практике в бою всегда от­крывались новые истины, результатом каждого морского боя была не только эволюция в техническом отношении, но полная революция в его тактическом использовании. Законы тактики неизменны, это верно с точки зрения принципа, но не метода.

Во всей зарубежной морской печати (в воспоминаниях, в описании боев и так далее) я ни разу не нашел указания о “секретной инструкции”, идее управления огнем, бывшей в наших руках в 1903 году. Об этой инструкции я слыхал, будучи слушателем Артиллерийского офицерского класса в 1909 году, и вот, по памяти воспроизведу то, что нам было сообщено:

В 1900 году в итальянском флоте появилась новая инструкция, добытая из американского флота и являющаяся трудом знаменитого в то время морского артиллериста командора Симпса. В начале 1903 года эта инструкция была добыта русским агентом и передана в Морское министерство. В этом же году она была усилиями японского морского агента в Петербурге (впоследствии командира броненосца “Асахи”) пе­редана в Японию. В период ожидания эскадры Рожественского сначала “Асахи”, а затем и весь японский флот начал артиллерийскую трени­ровку по новой идее. Насколько я помню, идея состояла не в желании быстро найти цель и затем удерживать площадь поражения на цели, а заключалась в централизации установок орудий и перепуске площади поражения через цель с недолета при сближении на перелет и резкой оттяжкой вновь прицела на недолет и обратно при удалении. Очевидцы, участники Цусимского боя, подтверждают такой характер поражения. В боях же при Порт-Артуре ничего подобного не было. Были даже голоса за то, что японцы в Цусиме стреляли с постоянным прицелом, наводя площадь поражения маневрированием, но это не соответ­ствует действительности.

Резюмируя все, мы вправе сказать, что как офицерский, так и командный состав 1-й Тихоокеанской эскадры были на высоте обучения и понимания своего оружия в пределах понимания его флотами всего мира. Мы не видим нарушения наших боевых традиций, но всем известны случаи, подтверждающие верность этим традициям. Единственно, в чем можно обвинить командующего флотом и его флагманов – в нерешительности, но и это надо делать очень осторожно, ибо всего документального материала у нас нет. Мы должны выразить уверенность, что будь перед началом войны командующим Тихоокеанской эскадрой адмирал С.О. Макаров,        а не адмирал Старк, события развернулись бы иначе.

 

2-я Тихоокеанская эскадра

Злой рок повис над нашей Родиной. Выяснились неудачи на сухопутном фронте. Погибли адмиралы Макаров и Витгефт.

Когда уже стало ясным, что нашей 1-й эскадре на Востоке с врагом не справиться, усилились работы на строящихся судах с надеждой успеть создать эскадру, дабы послать ее на выручку заблокированным в Порт-Артуре кораблям. В разной сте­пени готовности были броненосцы “Император Александр III”, “Су­воров», “Бородино”, “Орел” и “Слава” – 5 однотипных, хо­рошо вооруженных судов с эскадренным ходом в 16-18 узлов. Достраивались крейсера “Олег”, “Жемчуг”, “Изумруд”, “Свет­лана” и “Алмаз”. Были в разной степени готовности 12 эскадренных миноносцев Невского завода. Это само по себе пред­ставляло быстроходную, однородную эскадру, способную устано­вить дистанцию боя с японским флотом и прорваться в Порт-Артур.

И действительно, в эскадру адмирала Рожественского вошло отличное маневренное и сильное соединение, которое мы распо­ложим по группам тактического использования.

Ядро и главная сила эскадры: линейные корабли “Суворов”, “Бородино”, “Орел” и “Александр III”.

Группа дальней разведки: легкие крейсера “Изумруд”, “Жемчуг”, “Алмаз” и “Светлана”.

Группа ближней разведки: крейсера “Ослябя” (назывался броненосцем), “Олег”, “Аврора” и при них 12 эскадренных миноносцев.

Все остальное было только обузой, а наличие старых броненосцев “Наварин” и “Сысой Великий” уменьшили эскадренный ход до 12 узлов. Мы не должны забывать, что эта 2-я эскадра шла в помощь 1-й, заблокированной в Порт-Артуре, и что во Владивостоке была еще крейсерская эскадра: “Россия”, “Громобой” и “Богатырь”. Эта эскадра легко могла соединиться с Рожественским. Если бы было принято решение не посылать всего, а только современную эскадру, – как хорошо она могла бы быть укомплектована снятием всего лучшего с “Наварина”, “Сысоя”, крейсеров “Мономаха”, “Донского”, “Нахимова”, броненосца “Николая I” и броненосцев береговой обороны. Ведь на этих судах мы еще имели достаточное количество обученных спе­циалистов. Почему это не было сделано? Ведь то, о чем я пишу сейчас, говорилось даже среди старших гардемарин в Корпусе, каковым в то время был я. То же, но уже шесть месяцев позже, слыхал я и от офицеров. Во всех материалах о японской войне этот вопрос обходится молчанием. Вся наша морская боевая ис­тория и история флотов всего мира ясно и определенно указывают, что победа покоится в 50 % на моральном факторе, то есть на духе флота.

Мы не хотим найти виновника или виновных. Снявши го­лову, поздно плакать по волосам, но хочется освободиться от гипноза всех этих бездушных, ученых выводов, плодов не действительной школы морской жизни на кораблях и боевой обста­новки, а тишины кабинета. Ведь все морские писатели, которые трактуют сейчас о всякого рода проблемах, в то время были уже по крайней мере лейтенантами. Что думали они, читая бьющие на общественное мнение статьи ученого моряка Кладо и брыз­жущего злобой и слюной журналиста Меньшикова.

Мы уже говорили о важном значении морального фактора, каковой, обычно ввиду невозможности быть измеренным, при­нимается равным в учебных разборах того или другого боя. Если бы, например, Трафальгарский бой разыгрывался, как военно-морская игра, то, конечно, победителями были бы французы. Фактически Нельсон, зная свое моральное превосходство над французами, нарушает фундаментальные принципы тактики и выигрывает бой. Совершенно то же мы видим в бою при Калиакрии, где Ушаков, зная им же самим воспитанный флот, смело, подобно Нельсону, нарушает правила общепринятой рутины и, полагаясь на дух, выигрывает бой. То же мы видим в действиях австрийского адмирала Тегетгофа, одержавшего блестящую победу над итальянцами при Лиссе.

Хороший личный состав – залог успеха, и в мировой истории все выдающиеся боевые дела, как на суше, так и на море, были возможны лишь тогда, когда в войсках был боевой дух. Без должного боевого духа даже великий вождь сделает не много. Вот что писал английский адмирал в “Дейли Телеграф” о походе ад­мирала Рожественского:

“Рожественский ведет свой флот с чувством человека, идущего на собственные похороны… Ни один английский адмирал не мог бы выполнить невозможную задачу, выпавшую на долю Рожественского. Адми­рал Того не может не иметь успеха, ибо все условия для него исключи­тельно благоприятны”.

“Выпавшую на долю Рожественского”, да, именно выпавшую, ибо желать вести за тысячи миль от баз разнокалиберную (и от этого потерявшую силу) эскадру с громадным бумажным каби­нетным коэффициентом, но без воли к победе – искренне никто не мог, а тем более такой выдающийся и опытный адмирал, ка­ким был Зиновий Петрович Рожественский. Лучший ответ на вопрос, почему это было так, дает сам адмирал Рожественский в своем частном письме к другу барону М.Р. Энгельгардту, написанном 16 февраля 1906 года и опубликованном на страницах “Морского журнала”:

“…Спасибо тебе сердечное за горячее слово дружбы, за попытку утешить, ободрить. Одни проклинают, другие издеваются, третьи ждут, когда настанет пора лягнуть без опаски… Да и не мог я ждать иного отношения. Под моим водительством погублен флот. Не понравился мне твой критик немец (Максимилиан Гарден) за его жестокие, грубые слова на Государя нашего, на мученика, который лихорадочно ищет людей правды и совета и не находит их, который остается засло­ненным от этого народа мелкой интригой, корыстью и злобой, который изверился во всех, имеющих доступ к Престолу Его, и страдает больше, чем мог бы страдать заключенный в подземелье, лишенный света и воздуха…”

Уступая общественному мнению, не зная истины, потонувшей в ловких доводах, вычислениях и коэффициентах, кричащих, бьющих на популярность и общественное мнение статей носящего морской мундир профессора Кладо, государь дал свое согласие на посылку 2-й эскадры.

2-я эскадра была составлена из всего, что в данный мо­мент могло двигаться. На пополнение командного состава были сняты офицеры с насиженных береговых мест, потерявшие связь с флотом и знающие его только по рассказам и по тому, что они видели, плавая раньше на парусно-паровых судах, старых кли­перах и фрегатах. Дополнением к ним была зеленая молодежь ускоренных выпусков Морского корпуса. Офицеры, прошедшие современную броненосную школу, насчитывались единицами. Команды, наполовину состоявшие из новобранцев и призванных из запаса, требовали усиленной предварительной тренировки, которую им дать не могли, как в силу условий похода, так отча­сти и в силу собственного незнания. Кроме того, поднявшие го­лову враги Родины и государственного строя сделали все, чтобы посеять в умы идущих семена, убивающие воинский дух.

Поплелись старики-ветераны “Наварин” и “Сысой Вели­кий», поплелись гордость и краса русского флота 80-х годов ста­рые крейсера-фрегаты “Нахимов”, “Владимир Мономах” и “Дмитрий Донской”. Что думал адмирал Рожественский, глядя на свою эскадру, мы не знаем, он умер, унеся свои горькие думы с собою в могилу. Но не мог он не знать малой пригодности к бою старых ветеранов. Может быть, он хотел использовать их, как прикрытие транспортов? Может быть, он хотел отделить их, придя к месту боя? Одно мы можем сказать совершенно уверенно: на произвол судьбы не бросил бы адмирал старые корабли своей эскадры, ибо был он хорошим офицером-моряком.

Но не дремал великий стратег, и, вместо того, чтобы уско­рить достройку броненосца “Славы” и миноносцев (кои действительно могли бы явиться помощью адмиралу Рожественскому в выполнении невозможной задачи), вновь пошли в ход бумаж­ные коэффициенты, подсчеты веса залпа, выпущенного в единицу времени, и прочие кабинетные ухищрения, и застучали молоточки и поплыли кораблики. Потащились ветеран 1887 года броненосец “Николай I” и три броненосца береговой обороны: “Генерал-адмирал граф Апраксин”, “Адмирал Ушаков” и “Сенявин”, предназначенные никогда из Балтики не выходить и для океанс­ких переходов не приспособленные. Но кто будет на этих кораб­лях, кто будет выпускать эти залпы и какова будет единица вре­мени их выпуска, великий стратег не думал, ибо думать об этом в кабинете не полагается, там на бумаге все ясно и неоспоримо.

Но вместо бумажно-боевого коэффициента, эти суда несли в мозгу своей команды новые взгляды и веяния, результат пропа­ганды и взбудораженного общественного мнения. Эти новые взгляды оказалась в глазах ведущего отряд выше старых боевых традиций славной боевой истории нашей. И какая ирония судь­бы. Какие славные имена у судов этой злополучной эскадры.

Тень славного русского Джервиса-Нельсона – адмирала Уша­кова и славный честный слуга Родины моряк-офицер Владимир Николаевич Миклухо-Маклай вырвали из вечного позора корабль, несущий славное имя адмирала Ушакова. Капитан 1-го ран­га Миклухо-Маклай честно исполнил свой долг, памятуя вечную боевую традицию Русского императорского флота: “Драться с кем бы то ни было и при всех обстоятельствах”. Но это не все. Владимир Николаевич Миклухо-Маклай еще раз подтвердил святость и другой нашей боевой традиции: “Друга в беде не ос­тавь”. Дадим слово участнику боя капитану 2-го ранга А. фон Транзе:

“…“Адмирал Ушаков”, идя концевым кораблем кильватерной колон­ны броненосцев, в самом начале боя 14 мая, вследствие неисправности одной из машин, должен был идти на буксире парохода “Свирь”. Исправив не­исправности и отдав буксир, стал догонять сильно ушедшую вперед и сражавшуюся свою эскадру. Командир броненосца капитан 1-го ранга Миклухо-Маклай, увидя впереди тоже отставший, накренившийся, горящий, осы­паемый японскими снарядами броненосец “Наварин”, выйдя на левый тра­верз его, как бы прикрывая его, приказал застопорить машины и открыть интенсивный огонь по неприятелю. Командир “Наварина”, капитан 1-го ранга Фитингоф, справившись с креном и пожарами, в мегафон крикнул на­шему командиру: “Спасибо, Владимир Николаевич, иди вперед с Богом”.

Так же в бою при Калиакрии с турецким флотом поддержан был на “Рождестве Христовом” адмирал Ушаков кораблями: “Св. Александр Невский”, “Иоанн Предтеча” и “Феодор Стратилат”.

Приведенное достаточно рисует нам морского офицера и матроса русской эскадры в Цусимском бою, ибо подобных этому примеров, проявленных всеми чинами флота при разных обстоятельствах, было много известных, но еще более неизвестных. Не приводим их только потому, что это потребует отдельной книги.

Что оставалось делать адмиралу Рожественскому? Порт-Артур пал, эскадра, на выручку которой он шел, погибла. Пришли новые коэффициенты, уменьшившие его эскадренный ход в лучшем случае до 9 узлов. Теперь, зная обстановку и расположение неприятельских сил, остается придумывать: а вот если бы он сделал так-то или вот этак, то получилось бы то-то; и если разыграть бой на бумаге, по-прежнему не учитывая морального фактора, то, пожалуй, можно было бы и выиграть бой совершенно так же, как при Трафальгаре и Калиакрии. Предоставим это тем, кто настоял на посылке всего могущего двигаться, они свое дело сделали. Они кораблей в бой не водили и никогда не поведут, они сделали все, лишив адмирала Рожественского возможности сделать то, чего ждала от него Россия и на что он был способен. Нашу задачу охарактеризовать русского военного моряка со дня основания флота и до конца японской войны считаем исполненной. Мы закончим эту часть работы словами старейшего из здравствующих на радость нам адмирала Александра Ивановича Ру­сина, сказанными им в 25-ю годовщину Цусимского боя:

“Мы собрались сюда в 25-ю годовщину Цусимского боя, чтобы освежить в памяти героический поход 2-й Тихоокеанской эскадры под флагом генерал-адъютанта вице-адмирала Рожественского, чтобы отдать дань нашего глубочайшего уважения участникам этого единственного, небывалого в истории флотов всего мира похода и последовавшего затем боя, чтобы мысленно преклонить колена перед памятью тех, кто в пучинах Японского моря нашел свое вечное упокоение. Господа, участники боя и беспримерного похода 2-й Тихоокеанской эскадры, обращаюсь к вам, как один из старших чинов флота, низко кланяюсь вам за ваши дела и подвиги. Пусть пережитые вами испытания и ужасы и накоплен­ный боевой морской опыт послужат фундаментом будущему флоту Великой России. Да продлит Господь Бог ваши дни и дарует счастье стать участниками и воссоздателями славного Императорского Фло­та”.

От себя к этому мы прибавим только: “Спите, верные и чест­ные слуги Родины, мирно. Мы все – и старые и молодые русские моряки – свято чтим память вашу и сынам нашим заповедуем то же”.

 

Кают-компания

Мы уже говорили о фундаменте, на котором базируется правильно организованная внутренняя жизнь корабельной кают-компании; на нем же покоится делае­мая нами впервые попытка дать нечто осязаемое, оформленное и законченное, что могло бы лечь в основу организации нашей кают-компанейской жизни за рубежом.

Все, приводимое нами о внутренней жизни кают-компании корабля, о традициях и о морских обыча­ях, коими регулировалась жизнь кают-компании, о внешних фун­кциях ее, как таковой, – не является описанием какой-либо опре­деленной кают-компании, а есть сводка в одно целое всего того, что, по нашему мнению, должно явиться образцом для создания кают-компании. Приводимые нами традиции и морские обычаи имели место в действительной жизни кают-компаний Российского императорского флота.

Единственное оправдание нашей жизни, – как организации, – заключается в работе по сохранению, укреплению и поддержа­нию уцелевшей души флота, дабы с освобождением Родины от ига интернационала иметь готовых и подготовленных людей для создания и быстрого усовершенствования необходимой для Великой России морской силы, покоящейся на старых, славных, победных традициях Русского императорского флота под до­рогим сердцу русского моряка Андреевским флагом.

Осуществить же наше желание и достичь намеченной цели мы сможем лишь тогда, когда будем представлять из себя еди­ное, одинаково воспитанное и одинаково думающее, нераздель­ное, мощное тело.

Кают-компания в понятии офицерского состава корабля есть душа его. Она – все, на чем покоятся дисциплина, порядок и всякого рода деятельность корабля.

Поэтому, дабы достичь в полной мере поставленных нами целей, надо начать с основы всего – кают-компании. Организовав нашу зарубежную кают-компанейскую жизнь по одному и тому же образцу, мы тем самым сразу же достигнем более тесного единения и общности взглядов, при которых и общая цель будет достигнута легче.

Мы знаем и понимаем психологию моряка; мы знаем нашего русского морского офицера; знаем, что все, о чем говорится в этой части нашего труда, не является чем-либо новым для читателя, и глубоко верим в то, что русский морской офицер императорского флота не усмотрит в нашей попытке желания учить (на что мы не имеем никаких прав), а увидеть именно то, что мы хотим, то есть искреннее желание ознакомить тех, кто в годы гражданской войны пополнил наши ряды, не будучи достаточно знаком с особыми условиями службы и быта на военных кораблях, и молодежь, выросшую и воспитанную за рубежом и примкнувшую к нам, – с историей нашего флота, его заветами, традициями и обычаями, ибо действительными работниками на возрожденном флоте будут они, а не мы.

Мы, волею Божией уцелевшая старая душа Русского императорского флота, – должны передать нашим заместителям наши знания, наш опыт, вдохнуть в них то, что сами получили в Морском корпусе и во время плавания на кораблях. В этом и только в этом заключается главная цель, которая оправдывает наше существование (как организации) за рубежом.

* * *

В начале XVIII столетия на судах английского флота в кормовой части корабля над ахтер-люком (где хранились запасы провизии, вина) находилось большое помещение, в которое выходили двери офицерских кают. Это помещение называлось вордроб и служило для хранения ценных грузов, взятых с захваченных судов призов. Когда грузов не было, это помещение служило офицерскому составу как столовая для сервировки пищи. В конце XVIII столетия массовый захват призов прекратился и помещение, служившее для хранения ценных грузов, автомати­чески стало местом для сервировки пищи офицеров и было переименовано в вордрум и под этим названием осталось в ан­глийском флоте и до настоящих дней.

Мы не знаем, когда именно термин “кают-компания” был впервые введен на судах Русского императорского флота, но несомненно, идея иметь особое помещение – столовую была заимствована от англичан, как и многое другое. Не надо забывать, что в царствование императрицы Екатерины Великой у нас было сильно английское морское влияние и многие морские обычаи их нашли место в нашем флоте*.

Мы очень мало знаем о внутренней жизни и быте наших мо­ряков в эпоху парусного флота, и только бессмертное описание плавания на фрегате “Паллада”, сделанное Гончаровым, проли­вает некоторый свет. На фрегате “Паллада” была кают-компания, расположенная в силу старого морского обычая на корме. Кают-компании, устраиваемые в эпоху парусно-парового флота на судах всех типов, то есть фрегатах, корветах, кливерах, а позже и на крейсерах, по существу были одинаковы и очень мало отли­чалась от кают-компании фрегата “Паллада”.

Вход в строй броненосных судов и необходимость экономить место повели к тому, что помещение кают-компании потеряло свой традиционный вид, а иногда и место расположения, осо­бенно на легких крейсерах и больших эскадренных миноносцах.

Согласно Морскому уставу, помещение кают-компании есть место для столовой офицеров. Сделанный нами исторический очерк возникновения того или иного параграфа устава ясно и определенно указывает, что параграфом устава делается все то, что требует необходимость совместной жизни, работы и луч­шего боевого использования корабля. Поэтому Морской устав отводит специальное помещение для столовой офицеров, дает ей определенное название: “помещение для кают-компании” и указывает время сервировки пищи. Принимая во внимание ус­ловия совместной жизни, Морской устав строго определяет вре­мя, когда в помещении кают-компании должен быть прекращен всякий шум, и запрещает все то, что так или иначе может повес­ти к ссорам и излишним трениям (так, например, Устав совер­шенно запрещает игру в карты, разговоры о политике и рели­гии).

Только становясь на букву закона, да и то с большой натяж­кой, можно видеть в кают-компании только бездушное поме­щение для столовой офицеров, а не место собрания офицеров, составляющих собою кают-компанию, то есть одухотворенное, социальное тело с большим количеством как внешних, так и внутренних, специально ему присвоенных функций.

Становясь на первую точку зрения, мы уподобляемся чело­веку, верящему тому, что вселенная сотворена в семь дней, ибо так сказано в Библии. Становясь же на вторую точку зрения, мы, нисколько не нарушая оснований, высказанных в Библии, гово­рим, что под одним днем надо понимать не 24 часа, а сотни ты­сяч лет, ибо Библейский день понятие условное, кратко и услов­но определяющее период времени.

Великий адмирал, создатель порядка и дисциплины в англий­ском флоте, лорд Джервис, видел в кают-компании именно об­щество офицеров-моряков, спаянных в одно мощное, одинаково мыслящее тело морскими обычаями и традициями. Он учил сво­их офицеров:

Дисциплина есть сумма, выраженная одним словом – подчинение.

Дисциплина кают-компании – дисциплина флота.

Церемония – цемент дисциплины, традиция и обычай – фундамент ее.

Соблюдение обычаев и церемоний – есть создание духа подчиненности.

Совершенно тот же взгляд на кают-компанию и именно, как на общество офицеров-моряков, а не помещение для столовой, был и у русского Джервиса – адмирала Ушакова, и у достойных последователей его, адмиралов Лазарева и Нахимова. Выразите­лями того же взгляда были адмиралы С.О. Макаров и Н.О. Эссен и адмиралы наших дней, нам в большинстве лично извест­ные.

В Русском императорском флоте со времен генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича были учреждены морские собрания* для предоставления места отдыха и воз­можности более экономно столоваться для тех офицеров флота, кои находились на берегу. В старое время, когда суда плавали только летом, а на зиму становились к стенке и все офицеры и команды списывались в наличие экипажей, морские собрания играли большую роль в жизни морского офицерства. С прекра­щением же списывания личного состава в наличие экипажей роль морских собраний почти свелась на нет: они фактически пусто­вали и посещались плавающим составом только в дни специаль­но устраиваемых празднеств. По существу своему Морское собрание было только морским клубом и по характеру своему очень мало отличалось от военных полковых или гарнизонных собра­ний. Полковое офицерское собрание именно и было местом для стола и устройства тех или других приемов. Справедливость высказываемого взгляда подтверждается и характером пригла­шения. Например, 52-й пехотный Виленский полк, делая приглашение посе­тить полковой праздник, писал так:

“52-й пехотный Виленский Е. И. В. Великого Князя Кирилла Влади­мировича полк приглашает командира и кают-компанию крейсера “Память Меркурия” на церемонию торжеств и обед, имеющий быть в собрании полка…”

Совершенно так же мы читали:

“Торжественный обед в день… годовщины Синопского боя состоится в помещении Севастопольского Морского Собрания 18 ноября 19…,     о чем г. г. офицеры Черноморского флота извещаются”.

Другие приглашения или извещения начинались так:

“Кают-компания просит…” или “Командир и кают-компания крейсера…”, понимая под словом “кают-компания” уже само офицерство. Казалось бы странным объяснять то, что ясно и без всяких объяснений; но это ясно моряку, достаточно проплавав­шему, подвергшемуся обработке морского обычая и бывшему членом кают-компании корабля, управляемой морскими тради­циями и обычаями, но не совсем ясно людям, такой школы не прошедшим.

Оказавшись за рубежом, русское морское офицерство стало организовываться на местах оседлости. Появились морские орга­низации под всевозможными названиями, как, например: Кают-компания, Морское собрание, Общество морских офицеров, Кружок бывших морских офицеров, Группа моряков, Касса взаимопомощи и прочие.

Было бы весьма интересно выяснить те побудительные при­чины, которые заставили ту или другую организацию принять то или другое наименование. Насколько мы в курсе дела, те мор­ские организации, которые не приняли единственно правильно­го названия Кают-компания или Морское собрание, мотивировали это таким соображением: какая тут может быть Кают-компания или Морское собрание, когда нет флота и кораблей. Такой мотив совершенно не выдерживает критики: становясь на эту точку зрения, мы не должны называть себя морскими офицерами, ведь мы перестали ими быть.

Прежде чем строить корабль, совершенно необходимо уста­новить, для чего он строится. Поэтому, чтобы ответить и ответить верно на вопрос о названиях наших организаций, надо прежде всего точно определить, для чего созданы морские организации на местах и для чего создано наше Всезарубежное объединение морских организаций.

Все вошедшие в Объединение отдельные морские организации, войдя туда, этим самым приняли к исполнению и устав Объединения, оставаясь автономными в своей внутренней жизни.

Устав Всезарубежного объединения русских морских организаций так определяет сущность и цель объединения:

1. ВОМО учреждается на началах традиций Русского фло­та и офицерской чести.
2. Объединение имеет целью сплотить русских морских офи­церов, находящихся в зарубежье, в прежнюю морскую семью.

Вот эти два параграфа и есть точные и определенные указа­ния, для чего корабль строится, наша исходная позиция.

В настоящем труде мы старались исторически осветить вопрос, чем являлась “наша прежняя морская семья”, и дать историческое обоснование тем морским обычаям и традициям, при помощи которых выковывалась морская семья.

Мы видели также, что кают-компания, как таковая, является краеугольным камнем здания прежней морской семьи; на ней во флоте покоится все, то есть служба, порядок и те идеологические основания, которые неразрывно связаны с понятием “офицер-моряк-джентльмен”. Для морской организации за рубежом Морское собрание, как название, житейски более верно, но менее отвечает существу дела идеологически. Все же остальные назва­ния морских организаций есть уступка (и большая) духу времени местными условиями и вызваны, пожалуй, неоднородностью состава.

Мы считаем, что единственно правильным и отвечающим назначению названием всякой морской военной организации будет Кают-компания. Создав Кают-компанию и строго соблю­дая обычаи, церемонии и традиции, мы тем самым создадим из каждой отдельной организации мощное, одинаково мыслящее тело с дисциплиной, являющейся необходимой принадлежностью всякой воинской организации.

Нашей эмблемой является Андреевский флаг, и нашим девизом – Великая Россия. Приняв это, мы тем самым открыто заявляем, кто мы в смысле политическом. Кто дал Российскому флоту Андреевский флаг? Император Петр Великий. Кто со славой носил этот символ русской морской мощи? Русский императорский флот. Кто являлся душой Русского императорского флота? Русское морское офицерство. Кому служило русское морское офицерство? Монарху и Родине-России. Чем же являемся теперь мы, организованные за рубежом в кают-компании с девизом “Великая Россия – Андреевский флаг”? Ответ, строго логически, может быть только один: мы являемся бывшими офицерами Русского императорского флота, работающими и желающими сохранить себя и подготовляющими заместителей себе для возрождения Русского флота под Андреевским флагом.

Давая в предыдущих главах образ моряка, как профессионала, мы хотели показать, что моряк, как таковой, в силу многих причин не похож на постоянного жителя земли. В силу этого моряк имеет свои собственные морские пути для достижения цели. Моряк, выражаясь газетно-журнальным языком, имеет двойную политическую платформу: идею и палубу. Не мудрствуя лукаво, он непоколебимо верен идее, могущей быть выраженной словами: “Умер император, да здравствует император”, и для него нет необходимости для доказательств входить в те или другие политические партии. На второй же своей платформе, палубе, место для работы и только для нее.

О старшем офицере, председателе кают-компании

и воспитателе офицерской среды

Народная мудрость говорит, что каков поп, таков и приход. Мы же, моряки Русского императорского флота, говори, что каков старший офицер, такова и кают-компания, а какова кают-компания, таков и корабль.

Наш талантливый морской писатель, профессор контр-адмирал Бубнов в своем труде “Мысли о воссоздании Русской Морской вооруженной силы” дает почти исчерпывающие указания о том, как и что должно быть сделано в будущем, и особенно подчеркивает необходимость правильного военно-морского воспитания, основанного на морских обычаях и традициях. Не дерзая высказываться по существу его труда, мы должны отметить, что нас все же удивляет отсутствие указания на необходимость специальной подготовки отбора лиц для роли старшего офице­ра. Уже в наше время было мало плаваний судов: выходы судов на стрельбы или эволюции не есть плавание, не есть та “морская школа жизни”, о которой автор упоминает. В будущем плава­ний будет и того меньше.

Воспитание дома и воспитание в Морском корпусе, вместе взятые, еще не делали из юноши моряка-офицера-джентльмена, этого неразрывного понятия в полном смысле определения. Таковым его делала морская среда , то есть кают-компания.

Благодаря многим причинам, воспитательные морские тра­диции понимаются и прикладываются к жизни разно, а иногда и вовсе не имеют места. Результатом этого явилось то, так ска­зать, смешение языков, которое наблюдалось в кают-компаниях на кораблях эпохи броненосного флота. Ничего подобного не было в эпоху парусно-парового флота, не говоря уже об эпохе парусного флота.

Мы помним то увлечение, которое явилось сейчас же после японской войны: манию закрашивания всего на корабле в за­щитный цвет (включая даже медные части приборов, располо­женных в рубках и постах управления). В результате стала те­ряться та блестящая чистота военного судна, которой всегда славился флот. Требуя от комендора (хозяина орудия) ежедневного осмотра канала орудия и не только с казенной части (то есть замка), но и дула, мы, артиллеристы, в этот период неистового закраши­вания оставляли дульный срез не закрашенным, дабы, делая ут­ром проверку состояния орудий, уже по внешнему виду дульно­го среза судить о том, что пробка была вынута, а, значит, и осмотрен канал. То же приходилось делать и с водонепроницаемыми дверями переборок; специальное лицо каждое утро белило резину раствором мела с водой, так как закраска резины унич­тожала назначение резины, а следовательно и водонепроницаемость. Вот подобно этому закрашиванию появилось (даже в офицерской среде) мнение о том, что многие наши морские обычаи и традиции отжили свой век, умерли, и ими стали пренебрегать. Кают-компания стала незаметно, но верно те­рять свой вес и значение, как души корабля.

Даже краткое историческое освещение, сделанное нами, оп­ределенно указывает на то, что морская служба состоит из мелочей, крепко-накрепко связанных между собой, цепляющихся одна за другую, и что малейшее упущение может привести к чрева­тым последствиям.

Служа в Императорском флоте, мы наблюдали, что корабли были, независимо от типа, разными: были корабли образцовые, были просто корабли, а были и корабли, где не все ладилось и не шло так, как на других. Образцовый корабль с виду был чище, команда подтянута, стрелял он лучше, всегда и во всем (будь то погрузка угля или гребная гонка) был впереди других, все у него спорилось, шло гладко, по-морски.

В рассмотрении существа традиций и обычаев мы указывали на факт, что в тех частях, где сознается значение традиций, обычаев и торжественных церемоний и они правильно прилагаются, – автоматически создается фундамент для дисциплины, создается тот Esprit de Corps, который уже на 50 % обеспечивает победу. Образцовый корабль всегда имел этот Esprit de Corps, и этим он отличался от других кораблей.

Кто же является создателем Esprit de Corps, создателем кают-компании с таким духом? Ответ один: старший офицер, председатель кают-компании. Отсюда и старая поговорка: каков старший офицер, такова и кают-компания.

Мы знаем также, что моральный фактор в бою – залог успеха,   а так как мы, военные моряки, живем и работаем только для победы, то становится очевидным, что роль старшего офицера особенно важна и что на должность старшего офицера должен назначаться офицер по исключительному отбору и что каждый офицер, предназначенный быть старшим офицером, должен пройти особый курс, подготовивший его к практическому приложению морских обычаев и традиций. Должно наистрожай­шим образом требовать соблюдения, и во всех мелочах, всех торжественных церемоний, первой из которых есть церемония подъема и спуска флага.

В силу старого морского обычая офицеры за столом рассаживались строго по старшинству, имея на старшем конце, во главе старшего офицера, по правую руку от него следующего старше­го флотского офицера, а по левую – старшего инженер-механика, затем шли старшие специалисты, священник и далее по старшинству в чине младшие специалисты, вахтенные начальники, вах­тенные офицеры и механики. Такое распределение вносило дисциплину, создавало старший и младший или баковый концы стола. Давало старшему офицеру опору в лице старших специалис­тов, создавало его, так сказать, неофициальный штаб, исключа­ло оппозицию.

Если командир поддерживал старшего офицера в проведении в жизнь традиций и морских обычаев, почти немедленно начинался зарождаться дух в кают-компании. Имя корабля делалось дорогим для каждого офицера, сам корабль превращался в дом, а кают-компания в братскую семью. Попасть в хорошую кают-компанию было нелегко. На некоторых судах была даже специ­альная баллотировка, которой подвергался кандидат до выхода приказа о назначении его на корабль. Попав в число членов та­кой хорошей кают-компании, вы подвергались продолжитель­ному искусу совместной жизни и, когда вы делались тем, чего хотела и ждала от вас кают-компания, вас делали равноправным членом, предложив перейти на “ты”. Этот переход на “ты” не только не уменьшал дисциплины, а как раз наоборот – еще более укреплял ее, ибо перешедший на “ты” со старшим офицером, видел в этом честь, ему оказанную. Получалась именно семья, где сын говорил отцу “ты”, но оставался сыном. Это чисто морская черта.

Переходя теперь к нашему условному зарубежному кораблю и его кают-компании, мы увидим, что нами с первых же шагов существования организаций сделана ошибка. Под влиянием ты­сячи причин и главным образом под влиянием духа времени мы забыли, что мы морские офицеры, забыли, что у нас есть строй внутренней жизни, освященный веками практического примене­ния, отвечающий полностью поставленной нами цели. Мы ста­ли вводить парламентаризм и коллективизм туда, где ему нет и не должно быть места, как в организации военной. Мы забыли, что мы далеко не однородны по составу и не сделали ничего, чтобы передать вековые основы незнающим. В силу чисто ин­стинктивной, несознаваемой силы притяжения мы сделались членами организации, но не делаем, за малым исключением, ни­чего, чтобы сделать из этой организации кают-компанию. В те­чение почти десяти лет шла наша жизнь самотеком и результатом этого явилось то, что должного единения не достигнуто и не только по всей зарубежной морской семье, но и в маленькой семейке на местах. И сейчас, когда к нам стала стучаться подрос­шая наша молодежь, мы встречаем ее с пустыми руками, и она составляет мнение о нас далеко не лестное.

Придя в организацию, в помещение Кают-компании, видите ли вы наш Андреевский флаг или, вернее, его изображение? Видели ли вы где-либо торжественную церемонию подъема Андре­евского флага и испытали ли чувство гордости, которой прони­кается каждый во время этой церемонии? Перед первым подъемом Андреевского флага в нашей Кают-компании в Сан-Франциско с торжественной церемонией, с музыкой я видел улыбки: вот де, мол, играют в солдатики и кораблики, но в тот же день, при спуске флага с церемонией офицеров узнать было нельзя: они сразу поняли, что это не игра в кораблики, а суть и смысл нашего существования, как кают-компании. Этой церемонией был заложен первый кирпич в здание нашего условного корабля.

Мы все без исключения должны стать на точку зрения создателей дисциплины во флоте, на ту точку зрения, которой держались Джервис, Нельсон, Ушаков, Сенявин, Нахимов, Бутаков, Лазарев, Макаров и Эссен, а именно:

Соблюдение обычаев и церемоний – есть создание духа подчиненности. Церемония – цемент дисциплины, традиция и обычай – фундамент ее. Дисциплина кают-компании – дисциплина флота. Дисциплина же есть сумма, выраженная одним словом – подчинение.